Чужая кожа - Ирина Лобусова

Взгляд его стал тусклее, глаза померкли, как звезды, закрывающие облака. Веки упали вниз, по телу прошла легкая судорога. Я вскочила на ноги. Все мое тело била сильная, ледяная дрожь. Я стояла и смотрела, как начинает действовать снотворное. Тело его вытянулось в струну и замерло.

Из того же ящика я достала приготовленный заранее электрический фонарик и направилась вперед, в самый угол этого огромного пространства, где я обнаружила тайный ход в его студию.

Обнаружить вход в студию мне помогла простая случайность. То, что я принимала за натуральный камень (темные стены, отделанные камнем, как в самой настоящей темнице), оказались качественными обоями создающими такую оптическую иллюзию для глаз. И только в одном месте стены они чуть протерлись. Я обнаружила это совершенно случайно — по беловатому клочку материала, похожего на какую-то ткань. Царапнув это белое место ногтем и сорвав полоску обоев, я обнаружила, что лист обоев легко отделяется от стены и так же легко вставляется обратно, скрывая самую настоящую дверь.

Это и была дверь в его студию. Тайный ход, о котором не знала ни Вера, ни я. И вот теперь я шла туда, вооруженная всем, чтобы наконец-то войти внутрь и поставить точку. Шла босыми ступнями по камням пола. Меня сотрясала дрожь.

Но самое странное испытание ожидало меня, когда я все-таки приблизилась к месту. Дверь была не заперта. Все выглядело так, словно эта дверь действительно ждала меня.

Изнутри дверь была обита каким-то мягким и плотным материалом — звукоизоляция, чтобы наружу не прорвался ни один звук. Мягко упираясь пальцами в эту ткань, я потянула дверь к себе. Скрип, раздавшийся вслед за этим, вырвал мое сердце.

Нервы мои были напряжены, как натянутая струна. Было трудно дышать. Кровь молотом стучала в висках. Впереди виднелись узкие черные ступеньки витой лестницы. Эта мрачная лестница вела наверх в башню. Стала подниматься. Лестница была построена таким образом, что в ней не существовало перил. Перила заменяли стены из темного гладкого камня. Никаких отверстий, окон в этом подъеме не было. Точечное освещение под потолком заливало тусклым белесоватым светом ступеньки и стены. Свет включался автоматически, как только кто-то открывал дверь и начинал подниматься.

Я совсем не так представляла себе этот секретный ход в студию. Студия в моем воображении всегда представлялась огромным светлым пространством, где много воздуха, места и света, где можно легко дышать и творить. Здесь же все было мрачным. И этот мрачный ход наверх казался продолжением готического мрака Фиолетовой комнаты, свирепым прошлым какого-то средневекового замка, где среди толстых безмолвных камней творилось молчаливое тайное зло.

Если бы я так сильно не любила этого человека, если бы любовь к нему не стала моим кислородом, моей кровью, я сбежала бы с воплями из этого проклятого дома и уж ни в коем случае не поднималась бы наверх, чтобы стать безмолвной соучастницей его преступлений. Но я знала все, и должна была дойти до конца, чтобы разделить его судьбу, какой бы она ни была, даже если в конце этой мрачной лестницы меня ждала неумолимая смерть.

Мне казалось, что этот проход занимает целую вечность. Я преодолела первый виток лестницы, когда мне в ноздри ударил тошнотворный, удушающий смрад. Это был сладковатый запах гниения, смрад неумолимого времени, превращающего в груду гниющего тлена любую цветущую плоть. В этом запахе была какая-то острая сладость. Мне никогда не доводилось ощущать такого странного компонента. Словно это был последний всплеск сладости смертельно больной плоти, ведь прежде чем увянуть, особо острый и сладкий запах издают и цветы, и плоды.

После того как прошел первый порыв тошноты и я справилась с собой, сумев вдыхать этот странный воздух у меня возникла устойчивая ассоциация с персиком. Почему именно с персиком, я так и не смогла понять.

Персик все стоял перед моими глазами, когда, преодолев несколько завитков извивающейся, как змея, лестницы, я увидела его воочию. Это была фотография — разумеется, фотография Вирга Сафина. И, к моему огромному удивлению, цветная.

Она висела в самом конце лестницы, на стене наверху, и тот, кто до конца поднимался по этим ступенькам, оказывался лицом к лицу с ней. Девушка с черными волосами, развивающимися от ветра, раскатывала по обнаженному предплечью спелый плод. Бежевый свитер девушки был приспущен с одного плеча, одна рука обнажена полностью. Второй рукой девушка, смеясь, прижимала огромный сочный персик к предплечью, и словно катила его вниз по руке, прижимая так плотно, что персик вплотную соприкасался с ее кожей. Казалось, еще немного, и брызнет сок.

Несмотря на то, что в этой фотографии не было никакой обнаженной натуры, от нее буквально разило волнующим эротизмом. Нельзя было смотреть на этот снимок без дрожи. Но я не потому застыла напротив этой фотографии, как намертво вбитая в землю. Не потому на несколько секунд утратила способность дышать.

Девушка на фотографии была Мария Беликова, и она была мертвой. Она умерла не на пожаре. Теперь я знала, как. Фотография с персиком была тому подтверждением. Она подчеркивала мрачную тайну Вирга Сафина, в которой я пришла убедиться лично. По моей спине обильно заструился ледяной пот.

Дело было совсем не в том, что я зашла слишком далеко, и даже не в том, что когда-то я была предназначена разделить ее судьбу, была, как и она, предназначена на роль жертвы. И, уж конечно, дело было не в том, что Мария Беликова умерла от руки Вирга Сафина, а я осталась живой — от его же руки, а в том, что в этой фотографии, воистину сделанной великим художником, рожденным один раз в столетие, я увидела, почувствовала, поняла отголоски демона, которого я не смогу победить, не сможет победить никто.

Этого демона не смогут изгнать люди, потому что всегда будут ему поклоняться. Это демон гениальности или безумия. Одно и то же. И этим демоном постепенно стал он сам, приняв его личину и превратившись в его подобие, в живое воплощение темных сил на земле.

Я стояла и смотрела на фотографию. До конца оставалась одна точка. Мрачная решимость потребности в истине заставила меня сделать последний шаг — шаг вперед. В моих жилах леденела кровь. Я медленно перешагнула последнюю ступеньку и оказалась под небольшой аркой, ведущей в комнату — или зал.

Дверей в ней не было. Они были не нужны. Прежде, чем шагнуть вперед, я услышала тихий, едва уловимый шелест, и поняла, что усиливается сладковатый гниющий смрад.

Я вошла в комнату, потолок которой представлял собой сплошной свод с деревянными поперечными балками. С нескольких балок потолка на цепи свисали три железных, мощных крюка. А на них…

Я оказалась посередине комнаты, утопая в море мягкой бежевой ткани, прозрачной на ощупь и нежной, как шелк. Она обволакивала меня со всех сторон. Бежевая ткань, свисающая с железных крюков, издавала тихий, едва уловимый шелест, и именно от нее шел ужасающий запах. Крюки тихо поскрипывали, медленно раскачиваясь под потолком от легких дуновений ветра. Этот скрип способен был свести с ума.

И я сошла с ума. Я сошла с ума, всей грудью вдыхая сладковатый отравленный запах и ощущая мягкую ткань своими собственными пальцами. Я окончательно сошла с ума в тот самый момент, когда поняла, что бежевая мягкая ткань — это не шелк.