Долина костей - Майкл Грубер

В целом наши дни протекали счастливо. Вечерами мы с Норой сидели в нашей палатке, она на койке, попивая виски и разглагольствуя о событиях дня или судьбах человечества, а я на корточках у ее ног, прильнув, как собачонка, к бедру, в то время как она рассеянно поглаживала мои волосы. Мне нравилось быть ее собачонкой. Вообще, с учетом пережитого, о бездумной привязанности можно сказать немало, но, оглядываясь назад, я думаю, что у Норы с Христом были такие же отношения, как у меня с ней. Она была его собакой, хотя в то время это просто не могло прийти мне в голову, потому что находилось за пределами моего воображения… Время от времени я читала ей стихи из «Пятисот лучших», ей нравились Йейтс, Оден, Донн, Карлос Уильямс, Саути, Марвелл, Герберт. Нора говорила, что я просто чудо, а вот ей, чтобы сдать экзамены, приходилось жульничать как цыганке.

Кстати о цыганах — я снова потемнела. Малышкой я летом загорала до черноты: папа, пока был жив, говорил, что это сказывается кейджанская кровь, но после его смерти мама заставляла меня прикрываться от солнца, ворча, что у этих Гариго в роду, как пить дать, затесался ниггер. И вот африканское солнце снова сделало меня коричневой, как туземку.

Вижу, однако, что снова отклоняюсь от темы, чего делать никак не следует. Исповедь подходит к концу, места осталось немного, поэтому обращение к незначительным деталям может быть лишь уловкой, направленной на то, чтобы как-нибудь избежать рассказа о некоторых моих преступлениях. Так вот, тринадцатого июня, в воскресенье, все мы, даже атеисты, собрались в церкви старой итальянской миссии. Отец Манес уехал в Вибок, и служить мессу было некому, кроме Норы, которая его и заменила. Открою страшный секрет, у кровниц такое случается, когда под рукой нет священника, что, учитывая специфику их работы, явление обычное. Наверное, именно этим объяснялось присутствие врачей-атеисток из Европы: они видели в женском богослужении элемент феминизма, чего, я уверена, у Норы и в мыслях не было. С точки зрения таинства нарушения отсутствовали, поскольку облатки священник освятил заранее, ну а все остальное Нора выполняла по обряду: зачитывала выдержки из Евангелия, произносила проповедь, громко призывала нас возвысить сердца. Я все это слышала, хотя видеть, как она служила, не могла, потому что, будучи самой младшей сестрой, стояла, по традиции, спиной к алтарю, на карауле.

Снаружи я видела неподвижного Дола Бионга, укрывшегося в тени цистерны с водой, он выглядел как детская спичечная фигурка, нарисованная углем на яркой гофрированной стали. Позади меня распевали Agnus Dei, и я ждала, когда в соответствии с еще одной маленькой орденской традицией одна из сестер принесет мне хлеб и вино. В это время кто-то, задев меня, метнулся наружу: малышка лет четырех со смехом выбежала из церкви. Крикнув ее матери, что поймаю беглянку, я выскочила следом, схватила маленькую девочку, пощекотала ее, назвала ее рас (шалуньей) и повернула обратно, но в этот момент услышала шум двигателей.

Во время гражданской войны в Испании пилоты фашистских бомбардировщиков глушили свои моторы над морем и бесшумно планировали к суше, вновь запуская двигатели лишь на подходе к цели. До изобретения радаров подобный способ прекрасно срабатывал, а все новое — это хорошо забытое старое, поскольку пилот «антонова» поступил точно так же. Я заорала, чтобы поднять тревогу, и побежала обратно в церковь, но все они пели «dona nobis pacem» и, кроме того, было слишком поздно. «Антонов» спикировал на высоте в примерно тысяча двести футов и сбросил четыре большие бомбы. Я увидела, как из его задней грузовой двери вываливаются длинные черные цилиндры. Первая бомба разнесла нашу автобазу и топливный склад, вторая — палаточный лагерь. Раньше мне под бомбежку попадать не случалось, но о взрывчатых веществах я кое-что знала и могу сказать, что взрывы были мощными, оглушительными, какие могут производить только заряды в тысячи фунтов. Третья бомба с грохотом пробила жестяную крышу церкви и взорвалась внутри. Я не видела, куда угодила четвертая, потому что стояла как вкопанная с ребенком на руках, пока ударная волна, состоявшая из пыли, щебенки, битого кирпича, церковной утвари и людей, не сбила меня с ног.

Как это видится мне теперь, я выпала на время из вашего мира, что делает затруднительным рассказ о моих ощущениях. Как описать выпадение из прозы в поэзию? Из обыденности в миф. Из хроноса, материального времени, в кайрос, время Бога.

Потом, далеко не сразу, я пришла в себя, обнаружив, что ничего не вижу и лишь чувствую, как кто-то упорно тянет меня за руку. Мои глаза залила густая, липкая кровь из раны на голове. Я протерла их, и моему взору предстали дым, пыль и руины церкви — груда камней с торчащими обрывками жести, такая маленькая, что казалось немыслимым, каким образом под ней погребено такое множество душ. Я выкрикнула ее имя и начала разгребать обломки, как собака, но меня оттащил назад этот мальчик, Дол Бионг.

Эмили, Эмили, твердил он, они все мертвы, они все мертвы, и я замахнулась на него, слезы смывали липкую кровь, но он удержал меня. Он призывал меня уйти, и поскорее, потому что под руинами уже не осталось живых людей, а вслед за бомбежкой всегда появляются баггара. Я кричала «нет!», потом вырвалась и побежала к нашей спальной палатке, вообразив себе, что она, наверное, там, Господь каким-то чудом вывел ее из церкви в последний миг. Конечно, чуда не произошло, и беженцы уже рылись в вещах своих погибших благодетелей. Почему бы и нет? Но я все равно заорала на них, замолотила кулаками по их тусклой черной коже, прорвалась внутрь, туда, где мы спали с Норой. Я схватила старый рюкзак, в котором она хранила свои вещи, и высыпала ее смятую одежду, маленькое резное распятие, четки и некоторые из ее книг. Вещи, которые пахли ею живой. Мне хотелось перебить исходивший от руин запах смерти, зловоние паленых волос и костей, а главное, самое страшное, что сопутствует сожжению людей, — аромат барбекю. Когда ваш желудок, вопреки осознанию ужасной правды, откликается на аппетитный запах жареного мяса.

— Идем, идем, — настаивал мальчик, таща меня за собой сквозь толпу в огороженную зону.

Бойцы СНОА, перед тем как зайти в церковь, аккуратно сложили оружие и боеприпасы снаружи, и я увидела, как Дол прихватил оттуда АК, немудреную амуницию и какой-то мешок. Когда мы уходили, мне на глаза попалась та самая девчушка, из-за которой я выбежала из церкви и осталась в живых: сбивший меня с ног вихрь обломков вырвал ее из моих рук и снес ей половину головы. Завидуя бедняжке — мне хотелось, чтобы и меня ели мухи, — я тем не менее шла за Долом. Опять же, почему бы и нет? Норы не стало, и Господь в моей голове молчал. Никакие средневековые святые не указывали мне путь, а если кто и указывал, то только малъчишка-динка.

Мы пошли на восток через так называемый садд — территорию глинистых долин, в сезон дождей превращающуюся в слякотные трясины, с петляющими по ним реками и болотами, заросшими папирусом. Сейчас, в конце сухого сезона, эта местность была относительно проходима, влаги в почве было достаточно, а у Дола имелась еда — бобовые лепешки, сушеная рыба, вареный рис. Мы почти не разговаривали. Я садилась, куда он указывал, двигалась, если меня тянули, ела, когда мой спутник вкладывал мне в руку что-нибудь съедобное.