Белые зубы - Зэди Смит

Айри стиснула зубы. Ей казалось, что в лицо вонзилась тысяча иголок, потом их стало пятьсот, потом двадцать пять, а потом остался только румянец, как от пощечины.

— Итак, — радостно сказала окончательно проснувшаяся Гортензия, — ты все-таки сбежала от этой безбожной женщины. И простыла, пока до меня добиралась. Но никто тебя не винит, даже наоборот. Кому, как не мне, знать, что это за женщина! Вечно ее нет дома, она, видите ли, изучает всякие «измы» в университете, а муж и дочка сидят одни, голодные и совершенно заброшенные. Бог мой, неудивительно, что ты сбежала! — Она вздохнула и поставила на плиту медный чайник. — Не зря сказано: «И вы побежите в долину гор Моих, ибо долина гор будет простираться до Асила; и вы побежите, как бежали от землетрясения во дни Озии, царя Иудейского. И придет Господь Бог мой и все святые с ним». Это Захария. В конце концов, праведные всегда бегут от зла. Ах, Айри Амброзия… я всегда знала, что так будет. Все дети Господа в итоге к нему приходят.

— Ба, я не хотела искать Бога. Мне бы у тебя пожить и поучиться спокойно. Несколько месяцев… хотя бы до Нового года. Что-то мне нехорошо. Можно мне апельсин?

— Да, все они, в конце концов, возвращаются к Богу, — повторила Гортензия сама себе, кладя в чайник горький корень виноградной лозы. — Это не настоящий апельсин, детка. У меня тут все фрукты пластмассовые. И цветы тоже. Вряд ли Бог велел мне тратить деньги на скоропортящиеся продукты. Съешь лучше финик.

Айри с сомнением взглянула на сморщенные плоды.

— Значит, ты оставила Арчибальда с этой женщиной… Бедняжка. Мне он всегда нравился, — грустно заметила Гортензия, оттиравшая мыльными пальцами коричневый налет с чашки. — Я никогда не имела ничего против него самого. Он всегда был разумным человеком. Блаженны миротворцы. Мне всегда казалось, что он миротворец. Но дело в самом принципе. Если черная выходит за белого, ничего хорошего из этого не получится. Господь Бог не велел нам смешиваться. В этом и есть смысл Вавилонской башни. Бог хочет, чтобы подобное было с подобным. «Посему дано ему имя: Вавилон; ибо там смешал Господь язык всей земли, и оттуда рассеял их Господь по всей земле». Книга Бытия. Из смешения ничего хорошего не выйдет. Потому что не так задумывал Господь. Правда, ты исключение, — заметила она после короткой паузы. — Ты — вот единственное, что вышло хорошего из этого брака… Иногда смотрю на тебя, как в зеркало, — заметила она, приподняв подбородок Айри своими морщинистыми пальцами. — Ты вся в меня. Крупная! Бедра и ноги, попа и грудь. Моя мать тоже такая была. Тебя даже назвали в ее честь.

— Айри? — переспросила Айри. Она мучительно пыталась слушать, но чувствовала, что влажный туман жара вгоняет ее в сон.

— Нет, крошка. Амброзия! Благодаря этому имени ты попадешь в вечную жизнь. А теперь, — она хлопнула в ладоши, как будто поймав между ними следующий вопрос Айри, — иди спать. Ты ночуешь в гостиной. Сейчас дам тебе одеяло и подушку, а с утра поговорим. Я встаю в шесть, у меня много дел, так что даже не думай поспать после восьми. Слышишь меня?

— Угу. А как же бывшая мамина комната? Почему я не могу спать там?

Гортензия вышла из кухни и почти поволокла на себе Айри.

— Потому что. Есть некоторые обстоятельства, — загадочно заметила Гортензия. — Но объяснение подождет до утра. «Итак, не бойтесь их, ибо нет ничего сокровенного, что не открылось бы, и ничего тайного, что не было бы узнано». Это Матфей, — медленно проговорила она и вышла из комнаты.

* * *

Эта полуподвальная комната казалась уютной только зимним утром. С шести до семи утра, пока солнце стояло еще низко, его лучи проникали сквозь окошко и окрашивали гостиную в желтый цвет, в маленьком садике (семь футов на тридцать) ложились солнечные пятна и подсвечивали ярко-красные помидоры. В шесть утра можно было поверить, что ты сидишь не в Ламбете, а в уютном деревенском домике где-нибудь в Европе или, по крайней мере, в маленьком полуподвальном кафе в Торки. Свет падал так хитро, что не было видно ни железнодорожных путей там, где заканчивалась зелень, ни ног деловитых пешеходов, проходящих мимо окна гостиной, из-под ботинок которых разлеталась пыль и покрывала решетку и стекло. В шесть утра — только игра света и тени. Айри сидела на кухне с чашкой чая в руках, поглядывала на траву за окном и представляла себе виноградники. Вместо хаоса крыш Ламбета ей виделась Флоренция и мускулистые загорелые итальянцы, собирающие сочные ягоды, чтобы потом топтать их ногами. Но вскоре неумолимое солнце поднималось выше, мираж исчезал, и все становилось серым и обычным. Оставался только ветхий эдвардианский дом. Запасные пути, названные именами неосторожных детей. Узкий участок земли, где ничего толком не могло вырасти. И бледный кривоногий человек с рыжими волосами, сутулый, в резиновых сапогах топтался в земле, стараясь счистить с подошвы остатки растоптанного помидора.

— Это мистер Топпс, — сказала Гортензия, бродившая по кухне в расстегнутом коричневом платье и со шляпой в руке, на которой болтались пластиковые цветочки. — С тех пор как Даркус умер, он все время мне помогает. Он меня утешает и успокаивает.

Она помахала ему, он выпрямился и помахал в ответ. Айри смотрела, как он поднимает два больших пакета с помидорами и идет, забавно переваливаясь, к двери кухни.

— Он единственный, кто может что-то вырастить в этом садике. Столько помидоров, просто невероятно! Айри Амброзия, чего уставилась? Лучше застегни мне платье. Хватит, говорю, пялиться, а то глаза вывалятся.

— Он что, здесь живет? — удивленно прошептала Айри, пытаясь застегнуть крючки на ее платье, туго натянутом на мощном теле. — То есть он живет с тобой?

— Не в том смысле, в каком ты подумала, — фыркнула Гортензия. — Просто он помогает мне, старухе. Все эти шесть лет он заботится обо мне. Да хранит Бог его и его душу. Дай булавку.

Айри взяла с крышки масленки длинную шляпную булавку и передала Гортензии. Та приложила к своей фетровой шляпе пластиковые гвоздички и яростно пришпилила их булавкой, оставив ее торчать на два дюйма, как немецкий пикельхауб.

— И нечего так смотреть. Это очень удобно. Женщине нужен мужчина в доме, иначе все начинает разваливаться. Мы с мистером Топпсом — старые солдаты, воюющие за Господа Бога. Когда-то он обратился в истинную веру и с тех пор многого добился. Я, например, пятьдесят лет только полы мыла в Зале Царств, — грустно заметила Гортензия, — но, по правде говоря, они не хотят, чтобы женщины вмешивались в дела церкви. А мистеру Топпсу дают ответственные задания, и иногда он разрешает мне помочь. Мистер Топпс — хороший человек. Зато семья у него просто ужасная, — доверительно промурлыкала Гортензия. — Отец — сущий кошмар! — игрок и потаскун… Вот я и предложила мистеру Топпсу перебраться ко мне. Все равно и комната свободная есть, и Даркус умер. Он очень культурный человек. Никогда не был женат Да, его жена — церковь! И за все эти шесть лет он не осмелился называть меня иначе как миссис Боуден. — Гортензия испустила легкий вздох. — У него и в мыслях нет никаких непристойностей. Единственное, к чему он стремится, это стать одним из Избранных. Я им восхищаюсь. Он так изменился. Говорит теперь, как настоящий аристократ. И отлично чинит сантехнику. Как твоя простуда?