Последний венецианский дож. Итальянское Движение в лицах - Лев Мечников

Причины этого Мечников отрывочно изложил на восьми страницах хранящейся в архиве общей тетради в изящном матерчатом переплете (ГАРФ, ф. 6753, от. 1, ед. хр. 22). Он явно поддался на уговоры и раскрыл тетрадь, чтобы начать писать воспоминания, потому что сразу дал им и название: «Встречное и поперечное», проставил № 1 и дату, 23-е марта 1884…

Однако, сначала он все-таки попытался ответить на простой и естественный вопрос – а зачем? И вот, что получилось.

«С лишком двадцать лет я существовал почти исключительно работою в русских журналах; работою подневольною, из-за куска хлеба. При которой размеры и архитектуру каждой статьи приходится сообразовывать с итогами счетов, подлежащих к уплате не позже следующего месяца. Что еще хуже – работою подцензурною, при которой тщательно надо было гнать безжалостно прочь именно такой оборот, который выражал всего прямее и всего проще мою мысль во всей ее силе и яркости, при которой писать приходилось решительно обо всем, кроме того, о чем чувствовалась потребность писать в данную минуту…

Не могу решить с какого срока, но только очень давно во мне процесс писания вызывает именно то положение, с которым сопряжен для нормальных людей процесс рвоты. Не могу, принимаясь за перо, не ощущать того, что чувствует школьник, отправляясь в скучный класс; да и это непривлекательное само по себе ощущение приправл[ено] еще бывает отвратительнейшим полусознанием того, что кого-то надо надуть, сбить с толку, опутать. Написанная страница становится злейшим моим врагом, и даже с геройскими усилиями над собою, я не всегда могу заставить себя перечитать оконченную статью…

Я утратил способность писать, не зная наперед в каком виде будет напечатана моя работа, не иметь в виду размеров печатной страницы, не связывая со своим писанием арифметически определенного представления и гонорара. Далеко не будучи скупцом, должен, однако, признаться, что я не могу вычеркнуть из написанной статьи длинного слова без того, чтобы во мне не шевельнулось смутное представление нанесенного себе ущерба, как будто я роняю гривенник из кармана….

Потому что я на своем веку исполосовал земной шар вдоль и поперек, от купянского уезда хутора Панасовки до столицы Японского микадо и голландского острова Кюрасао.

Потому что я был знаком, с кем ни встречался только в своих земных странствиях, от генералов Маснсурова и Гарибальди, через бедуинского шейха Абу-Мтапанга и японского гаштета Куки до генерала от географии Элизе Реклю[378] и генералов от революции Бакунина, Кропоткина и пр.

Трудно быть искренним относительно других и рисовать не меньше, как натуральной величины тех многочисленных своих знакомцев, которые по праву могут быть названы героями, так как они несомненно сродни тем лучшим деятелям классической поры, которых имена наши дети долбят в исторических учебниках. Не поручусь, что если бы я знал лично Муция Сцеволу или Регула также близко, как знаю С. М. [Кравчинского] или П. А. [Кропоткина], то и они вызывали бы во мне далеко не лирический восторг и вдохновляли бы не на эпические песнопения. Из этого прямой вывод, что ни в Гомеры, ни даже в Плутархи я решительно не гожусь…».

Объяснения Мечников счел существенными, и продолжать «Встречное и поперечное» не стал.

«Бакунин в Италии в 1864 году» – единственное исключение из его решения, однако и написан был очерк ранее – в конце 1882 – начале 1883 гг. Мечников даже отправил его редактору журнала «Дело» К. М. Станюковичу, скорее для ознакомления, и Станюкович очерк ему вернул – после убийства Александра II в марте 1881 г. рассказывать о Бакунине, о польском восстании вряд ли было уместным.

Опубликован очерк был лишь в журнале «Исторический вестник» в 1897 г. в № 39 Н. Викторовым. Однако это – псевдоним, который принадлежит Владимиру Львовичу Бурцеву (иначе Бурцов; 1862–1942) – русскому революционному демократу, писателю, издателю и публицисту. Широкую известность Бурцев получил в России благодаря активной деятельности по выявлению и разоблачению секретных агентов Департамента полиции, работавших в революционном движении (Е. Ф. Азеф, Р. В. Малиновский и др.). Заголовок очерку так же дал Бурцев, поскольку Мечников его никак не назвал.

В нем очевидные две части.

Первая – характеристика итальянского общества и среды русской эмиграции во Флоренции. Объединение Италии еще не было завершено, Рим оставался столицей Папской области, а центральное положение в Италии по праву заняла Флоренция. Здесь дана характеристика нескольким представителям итальянской и русской культуры, и особое внимание уделено Николаю Ножину и его дискуссиям с Бакуниным.

Вторая – рассказ Мечникова о его поездке к Гарибальди на остров Капреру. Здесь ощущается характерная для Мечникова авантюристическая жилка, хорошо фиксируемая замечательными деталями повествования.

При знакомстве с очерком Мечникова возникает и сожаление. Дело в том, что в самом начале 1870-х гг. Мечников, живший уже в Швейцарии, по заданию Бакунина совершил поездки в Испанию и Францию, где встречался с участниками секций Интернационала, среди которых вел агитацию за переход этих секций на позиции возглавляемого Бакуниным Альянса социалистической демократии. Сам Мечников об этом нигде не упоминал, сведения о поездках либо косвенные, либо отрывочные (например, Протоколы Зорге из Материалов Гаагского конгресса Интернационала 1872 г.). Хотя это уже другая история, однако очень жаль, что содержание этих поездок так и осталось неизвестным. Оно могло бы не только показать подробности сложных отношений между Интернационалом (Маркс) и Альянсом социалистической демократии (Бакунин), но и осветить существенную роль Мечникова в европейской общественно-политической жизни начала 1870-х гг. Пока же она практически неизвестна.

В предваряющем нашу публикацию тексте опущена та его часть, где Бурцев пересказывает биографию Мечникова, изложенную в 1889 г. Элизе Реклю в предисловии к изданной им в Париже книги Мечникова «La civilisation et les Grands Fleuves historiques» («Цивилизация и великие исторические реки»). Сделано это потому, что сведения Реклю недостаточны, во многом ошибочны, а этих ошибок при переписывании исследователями различных, порой с очевидностью недостоверных источников, зачастую неаккуратно, накопилось к сегодняшнему дню и без того много.

В. К Евдокимов

Одна уже личность такого замечательного человека, каким был Лев Ильич Мечников, придает интерес его воспоминаниям.

Он всегда горячо интересовался и научными и общественными вопросами, энергически вмешивался в события, имел постоянные, тесные сношения со многими видными русскими и иностранными деятелями. Его ценили и уважали, ему доверяли, так что действительно ему пришлось на своем веку видеть много, и на старости было о чем порассказать в своих воспоминаниях.