Шоколадный папа - Анна Йоргенсдоттер

Андреа перебралась к мужчинам за соседним столиком. Нашла одного, готового по крайней мере говорить о фильмах и жизни, но вскоре его подружка вернулась из туалета, и они удалились, хихикая и хватая друг друга за задницы.

В баре не нашлось никого одинокого и похожего на Каспера. Даже просто одинокого и скучающего не оказалось, хотя бы слегка похожего на Каспера. Бородач и Хельга куда-то исчезли. Не будь Андреа такой пьяной, она почувствовала бы, что ее бросили, но вместо этого она прокричала: «Удачной ночи вам всем!» — и, не дождавшись ответа, даже ничтожного «и тебе того же», ушла.

Внезапно — голос Каспера в телефонной трубке.

Совсем не сердитый. Даже не особо удивленный. Правда, немного сонный.

Андреа становится страшно при мысли о том, что время стояло на месте. Что год, прожитый в Сконе, ей приснился. Что она приехала сюда всего неделю назад и еще не знает ни Юнатана, ни Хельги, ни Господина в Белом. Может быть, Испанец ей привиделся, а Лейтенант был лишь деструктивным желанием. Может быть, в последний раз она звонила Касперу на прошлой неделе, отчаянно воя. Может быть, она вообще не звонила ему раньше. И теперь у нее есть единственный шанс расставить все на свои места.

Луна взошла, но Андреа не плачет. Она говорит «прости». «Прости, Каспер», — говорит она. Вот и все, что она успевает сказать. Он отвечает: «Ничего…» — и на этом разговор обрывается. Закончились деньги на карточке.

Каспер воскрес из мертвых. Его голос звучит в ушах у Андреа.

Может быть, в аптеке все же продают без рецепта средство для смывания людей. Если пойти туда в понедельник и сказать, что она перенаселена, что она полна незваных гостей, может быть, ей смогут помочь?

Андреа не в силах пошевелиться. Сидит на тротуаре, повторяя: «Прости, прости, прости». Перебирает четки. Вывеска «Макдоналдс» напротив превращается в пульсирующее распятие. На нем висит Иисус и машет Андреа рукой. Он окружен мерцающими рождественскими украшениями и гроздьями винограда. Неоновый свет слепит глаза, и Андреа приходится прикрывать их рукой, чтобы как следует разглядеть его. У нее на шее экзема, она горит, освещенная неоном, Андреа чешет пятна на шее и повторяет: «Прости, прости грехи мои», и Иисус спускается с распятия, вынимая гвозди из рук и ног, и подлетает к ней, заразительно смеясь. Андреа трет глаза. Ни распятия, ни «Макдоналдса». Вместо этого — полицейский патруль.

— Фрекен, — произносит симпатичный полицейский, не подозревая, что «фрекен» Андреа в разводе, — не стоит сидеть в короткой юбке на тротуаре поздно ночью. Мало ли что может произойти.

Но я и хочу, чтобы что-нибудь произошло! Что-нибудь, после чего я проснусь счастливой или по крайней мере потрясенной, ведь скоро мне возвращаться домой. «Только не домой», — думает Андреа. Город Детства — это не дом. Это кладбище воспоминаний. Полиция предлагает отправиться с ними.

— А что я сделала?

— Ничего, насколько я знаю, — смеется он (может быть, он — прекрасный принц?). — Просто сегодня у нас довольно мало работы, можем подвезти вас домой!

Он помогает ей подняться, и вот она уже сидит на заднем сиденье автомобиля, прильнув к красавцу-полицейскому. Ничего не говорит ни о Иисусе, ни о Каспере. А иначе вдруг им вздумается включить мигалку?

— Любовь — это трудно, правда? — произносит она.

— Нет, с чего вы взяли? — Полицейский качает головой.

Затем он встает, протягивает ей руку. Через мгновение они танцуют медленный фокстрот в автомобиле, хотя Андреа вовсе не умеет танцевать фокстрот. И вот они уже у старого нового дома.

— Приятно было познакомиться, — произносит он, поглаживая ее по руке, словно утешая, и Андреа хочется остаться с ним. Полицейского у нее еще ни разу не было. Но дверца машины закрывается, и Андреа слишком пьяна, чтобы расстраиваться.

Андреа сидит в поезде, проезжая мимо Университетского городка, города Каспера, на пути к Городу Детства. «Квартира, — думает она, — несколько комнат в доме, какое это имеет значение? Теперь там живут другие, другой жизнью. Но разве в этой квартире не осталось наших воспоминаний: в стенах, в потолке?» Разве они не окружают тех, кто теперь живет там, ничего не зная о свадебной кружке в руке Андреа, о скрипках Каспера, о его теле, которое приближалось к ней, о картинах на стенах — должны же были остаться следы краски, пятна кофе. Что-то должно быть заметно.

«После живых остаются привидения», — думает Андреа. Следят за новыми судьбами. Любовь Каспера и Андреа осталась на стенах в комнате, в квартире, в доме навсегда. Их любовь въелась в обои.

Через полтора часа поезд прибудет на место. Андреа надо в туалет по-большому Будет понос, не иначе. Все не так: живот, дыхание, жизнь. Может быть, все можно наладить. Но дело не в этом. Дело в доме у озера, который вцепился руками в дом на Бьеркгатан, 64. В тесном туалете воняет. Заглушить бы этот запах жжеными спичками, духами. Можно сделать вид, что виноват тот, кто был в туалете перед тобой. Андреа выходит и быстро закрывает за собой дверь. Открывает клетку и гладит Марлона. Кажется, что его шерсть потемнела. А вдруг Марлон меняет цвет, когда она меняет мужчин? Андреа гладит его и думает, что не обязана любить Марлона, но у Марлона выбора нет. Она может кормить его, гладить его и дарить ему игрушки, ничуть не любя. Его же любовь к ней — основа всей его жизни. Без этого доверия он, возможно… убил бы ее. Расцарапал бы ей ночью лицо. Морган в больнице рассказывал, что его кот так и сделал: напал на него, вырвав из руки кусок мяса до самой кости. Кота, разумеется, пришлось усыпить. Того, кому нельзя доверять, нужно умерщвлять.

* * *

В доме у озера праздник по поводу Возвращения. Жирные пиццы, за которые трудно благодарить с Улыбкой. Андреа смотрит на Карла и Лувису, не понимая, счастливы ли они вместе: если счастливы, то почему не говорят об этом? А Андреа — рассказывает ли она о том, что счастлива? Как будто семью можно удержать вместе цепкой хваткой больных рук, хранящих темные и глубокие тайны.

* * *

Дом на Бьеркгатан, 64. Каких только нет здесь воспоминаний: на стенах, в облупившейся штукатурке на потолке, в обоях, медленно отстающих от стен (клей стареет и приходит в негодность). Занавески дрожат, звуки кажутся громче; муха, которую ты, казалось, уже убил, воскресает, и ты ловишь, ловишь ее всю ночь, и звук все пронзительнее, и в голове лишь одна мысль: избавиться от этого жужжания, и все будет хорошо.

Некоторые звуки исчезают, если к ним прислушаться, но к другим привыкнуть невозможно.

Покашливание Карла.

Скрипка Каспера.

Удаляющиеся шаги.

Слова Арвида:

— Плевать мне на все, черт побери, я не вынесу такой жизни!

— Остановись, нам нужно поговорить об этом. — Голос Лувисы, каким Андреа его ни разу не слышала, и Арвид замирает на ступеньках. Скрип умолкает.