Шоколадный папа - Анна Йоргенсдоттер

— Ах… дышу морским воздухом.

— Извини, что ребята так себя ведут… Нечасто им приходится видеть таких красивых женщин, как ты.

Женщин? Андреа теряет дар речи. Улыбка застыла на лице, но это все же улыбка.

— Какой пляж тебе больше нравится? Тот, где шумят машины, или тот, до которого придется добираться пешком?

И вот они идут. Медленно идут на закат. Бархатный занавес со скрипом опускается. Зеленый лес. Красный дом. Вдали пляж. Их руки крупным планом. THE END.

* * *

За кулисами: исполнительница главной роли и военный трахаются всю ночь, до самого рассвета, с перерывами на сигареты и туалет. С перерывами на полюбоваться-задницей-исполнительницы-главной-роли. Обладательница этих необычайно «красивых и сильных ягодиц» (реплика военного) лежит на животе и чувствует себя маленькой и грязной, внезапно перевоплощаясь в образ Неуклюжей и Скованной.

— Как трогательно, что ты так не уверена в себе! — А потом, после того как Андреа взяла в рот очень, очень маленький член и сделала его чуть больше: — С этим ты отлично справляешься!

Никто прежде так не жаловался и не хвалил ее, и Андреа поворачивается к нему спиной.

— Ты плачешь?

— Нет, зачем мне плакать? — Лежать на спине и выслушивать приказы.

— Повернись ко мне, я хочу видеть твое лицо! — Она поворачивается. — Посмотри на меня! Я хочу видеть твои глаза! Хочу видеть, как ты кончаешь! Смотри на меня, когда я кончаю!

Андреа смотрит и смотрит, но не кончает; она закрывает глаза, ей стыдно, что она не выполняет предписания.

— Повернись, я хочу как следует разглядеть тебя!

Она вертится до головокружения, и он одобрительно хмыкает (но почему член не становится больше?).

— Ложись рядом, я хочу тебя попробовать!

Она ложится и думает, что у нее вкус моря.

— Ох, какая красивая, какая вкусно у тебя между ног! — Андреа хохочет. Он смотрит на нее взглядом, полным растерянности и, возможно, вызова (но скорее всего нет). — Что такое? Тебе не говорили такого раньше? Что ты сексуальна?

Андреа смеется так, что его слова растворяются в воздухе. Она знает, что он врет, но это неважно — ведь это пьеса, и Андреа изображает сексуальность.

— До тебя у меня только один раз была такая сексуальная женщина, — продолжает он втирать ей. Смех бурлит и пузырится внутри.

— Твоя жена?

Нет, не жена. Как печально. Некрашеные бетонные стены, смех утихает, и Андреа внезапно и в самом деле хочется плакать. Она вертится и крутится по приказу. Вращается, как кукла, и вдруг понимает, что она и есть кукла. Для него. Конечно, Андреа всегда с жадностью выслушивает комплименты, но такие речи ее душат. Когда он говорит: «Не понимаю твою неуверенность. Твой муж — неужели он не говорил тебе… что твоя сексуальность, твоя женственность… что это так прекрасно?» Словно статья в журнале; он что-то крадет у Андреа. Ему так необходимо быть мужчиной, что все остальные ее мужчины (и юноши) — ничто, ведь она достойна большего — ведь он это имеет в виду? Но он не знает Андреа! Он видит, как она вертится, показывает себя со всех сторон, отдаваясь в его власть, позволяя ему исследовать и восхвалять все уголки и изгибы. Ну и что? Неужели он думает, что она становится красивее под взглядом его бледных глаз?

— Нет, — отвечает она, словно в ловушке. Андреа тоскует по Касперу и стыдится воспоминаний о прекрасном в этой вонючей комнате. — Нет, ему казалось… что я хочу слишком часто. — Андреа произносит слова шепотом. Она ничтожна, несмотря на дифирамбы. Прости, Каспер, прости, что я говорю о тебе здесь, очерняю тебя; почему я не могу просто запахнуть душу и уйти?

— Слишком часто? — восклицает он, и ей противны его бесстыдная нагота, его крошечный член. — Как часто? Два раза в неделю? О прекрасная Андреа! (Да ты же меня не знаешь, черт побери!) Не позволяй никому — слышишь? — никому внушать тебе, что ты некрасивая и нежеланная. Выпрями спину и наслаждайся собой. Так, как я наслаждаюсь тобой.

Наслаждаться Андреа? Наслаждаться шлюхой Андреа, пожалуй. Наслаждаться телом, но не тем, что кроме. Какая разница, что у нее за тело? Какое значение имеет тело, если то, что внутри, нелюбимо? Андреа плачет. Плачет по-настоящему.

— Иди ко мне, красотка, я тебя обниму.

Но она больше не хочет быть красоткой. Она хочет домой, к Лувисе, к истинному покою. Она говорит, что хочет спать, поворачивается спиной к нему, засыпает; слышит, как он просыпается, но не отвечает, когда он шепотом зовет ее. Андреа думает о Каспере — о том, как они занимались любовью: это было по-настоящему красиво, она чувствовала себя неподдельно прекрасной. Он хотел ее не потому, что она была неуверенной, не потому, что она была непривлекательной. Бесчисленные страхи исчезали, когда они занимались любовью, и все же проявлялись в нежных ласках, осторожных движениях. Они были новичками. Их любовь летела над облаками, как в кино. Не как в пошлой пьесе для похотливых военных на подмостках ангара.

Море. Если бы Андреа могла пахнуть морем. Можно было бы принять душ, но хотелось как можно скорее исчезнуть. Лейтенант ушел, но Андреа все же не хотелось оставаться в этом скопище грязных испарений. У подушки записка: «Позвони». И номер телефона. Домашний — его и жены?

Ждет автобуса, нюхает руки, плечи. Тошнота подкатывает к горлу.

Как надоело чувствовать себя омерзительной.

Крупный план, пожалуйста! Море. Она заплатила, чтобы увидеть все это. Море, песок. Запах водорослей. Домой, к Марлону, долго стоять под душем. Сделать уборку, выспаться, выключив телефон. Ванна! В подвале есть ванна, а Лувиса подарила ароматные масла. Красная и голубая бутылки. Андреа нальет в ванну красного. На этикетке написано: «Укрепляющее». Голубое — успокаивающее, помогает неуверенным в себе. Я не уверена в себе, Лувиса? Я себе не верю?

Бабочки умерли.

Андреа в автобусе X1000. Более или менее переспала с женатым человеком. Она не знает, что это означает и означает ли это вообще что-то. Стала ли она более ужасной, более настоящей, другой? Андреа в окружении глухих. Солнце заглядывает в окно. Она наблюдает за оживленными жестами глухих. И конечно же, ничего не понимает. Чувствует, что она здесь не к месту. В детстве Андреа хотелось стать немой. Общаться лишь с помощью жестов и написанных на бумаге слов.

Быть переполненной комплиментами и все же пустой. Как будто лишенной чего-то — но чего?

Андреа быстро и бесцельно шагает в бирюзовых ботинках. Она в городе, который скоро станет ее городом. Новая квартира совершенно пуста, если не считать Марлона, но Андреа уже имеет право быть там, а Бородач к тому же одолжил ей матрас. У Андреа есть плошки и туалет для кота. Через месяц Карл и Лувиса привезут сюда ее вещи; старых воспоминаний осталось совсем мало — Андреа расчищает место для новых, незатасканных, пахнущих свежей краской. Чувствует себя старой. В квартире такое эхо, что приходится держаться от нее подальше. (Это, конечно, означает, что Марлону приходится оставаться в одиночестве. Правда, когда Андреа нет, он спит. По крайней мере так она думает — но, может быть, он устраивает свое кошачье веселье?) Мужчины в беседке окликают Андреа. Если бы она не плакала, обязательно отправилась бы туда. Заставила бы себя присоединиться к компании. Несколько таблеток, пара кружек пива, очаровательная улыбка — и все в порядке. Но сейчас она плачет, трезвая, а «Собрил» так незаметно растворяется в теле, что Андреа даже не знает, есть он там или нет. Бирюзовые ботинки топают по земле, заходят в ворота, оказываются на кладбище. Уединение в саду развеянного праха, все как на табличке: «Вспоминай и скорби». Здесь ей никто не запретит плакать. Никто не скажет: «Утри слезы!» или «Почему ты плачешь?» (Ты такая хорошенькая, зачем тебе плакать?)