Правитель империи - Олесь Бенюх

«…Анка часто шутя допытывается, кто была моя первая любовь. Я также шутя отвечаю: „Учительница истории в пятом классе Анна Павловна“. А действительно — кто? Моя родная школа в одном из тихих переулков между Пятницкой и Новокузнецкой, недалеко от Зацепского рынка. Зима, морозная и вьюжная. За школой — задний двор, заваленный снегом, и на нем расчищенный квадрат размером с боксерский ринг. В „красном“ углу ринга стою я, в „синем“ — Федька Самсонов, красавец и силач по прозвищу „Фикс“ — у него один золотой зуб. Он тоже семиклассник, но „сидит“ уже третий год. „Фикс“ курит, пьет, ругает почем зря школьное начальство. „Мне терять неча, огольцы“ — ухмыляется он. Его год будет вот-вот призываться. Говорят, девчонки к нему так и льнут. Девчонки пусть, а Рита — стоп. пусть он врет, да не завирается. Сегодня на большой перемене он стал рассказывать, как водил ее на чердак прошлым вечером. „Была Марго „целка“ да вся вышла“, — „Фикс“ презрительно сплюнул и добавил парочку грязных деталей. „Врешь, гад!“ бросил я ему вызов. Я не знал, врет он или нет. Мне было обидно Рита была самая умная и красивая девчонка в классе, многие, в том числе и я, по ней тайно вздыхали. „Вру, говоришь? — „Фикс“ посмотрел на меня спокойно, улыбнулся. — А за это и по морде схлопотать недолго. Верно я говорю, пацаны?“ Он сжал пальцы в увесистый кулак и ударил по подоконнику. Только запели стекла. „Давай стыкнемся, „Фикс““, — небрежно произнес я и сразу же почувствовал, как у меня задрожали руки и ноги. Не от страха, от нервного напряжения. „Ты это что, серьезно?“ — искренне удивился „Фикс“. Он был намного выше и крупнее и, уж конечно, старше меня. Слово вылетело, отступать было некуда. „Ты не базарь, — решительно сказал я. — Давай сразу после уроков, где обычно — на заднем дворе. Согласен?“ „Я тебя буду бить и плакать не давать“, — удивленно продолжая рассматривать меня, пообещал „Фикс“.

После уроков на заднем дворе собрались наш класс и два параллельных. бесплатные зрелища популярны во все эпохи в любой части света и аудитории. Добровольные секунданты сделали попытку, правда без особого энтузиазма, примирить нас. „Будем драться!“ — сквозь зубы процедил я, с ненавистью глядя на „Фикса“. А он, не говоря ни слова, легко отодвинул секундантов в сторону и пошел на меня. Изловчившись, я нанес удар первым. Это был чистейшей воды хук. Даром что ли я уже полтора года без единого пропуска посещал занятия секции бокса на стадион „Динамо“? Даром что ли тренер дядя Кеша хвалил меня теперь почти на каждой тренировке? „Фикс“ нелепо взмахнул руками и, закатив глаза, стал падать. Его левый кулак при этом каким-то образом задел мою правую щеку. „Эээ, да у него кастет!“ — изумился я, заметив на его пальцах ребристое увесистое приспособление. По щеке потекла кровь. „Витек с одного удара нокаутировал „Фикса“, — услышал я чей-то восхищенный голос. — Он ему челюсть вывернул!“ „А „Фикс“ зато раскроил ему нос!“ — возразил кто-то из сторонников Самсонова. Я лихо утер царапину на щеке снегом. расставив ноги и сжав руки в кулаки, я ждал, когда противник встанет на ноги. Наконец он поднялся. Увидев мою боевую стойку, он сильно потряс головой. „Нет, пацаны, так я не согласен, — невесело улыбнулся „Фикс“. Кивнул в мою сторону: — От него запросто сотрясение мозга схлопочешь. Но с любым другим я готов „стыкнуться“ хоть сей момент. Есть охотники?“ Разочарованные сверхбыстротечностью „боя“, все расходились, переговариваясь вполголоса. „Я тебе еще припомню этот день“, — улыбнулся мне зловеще „Фикс“ и побрел прямо по снегу к невысокому школьному забору. Легко перемахнул через него, перебросив вначале портфель. Только тут я заметил, что его ждала девушка. Это была… Рита. „Фикс“ демонстративно обнял ее, повернулся, помахал мне издевательски свободной рукой. Они уже давно исчезали в одном из проходных дворов, а я все стоял и смотрел на пустынный переулок, мертвые дома, безжизненные деревья.

Рита, которая еще позавчера звонила мне домой и предлагала пойти на каток в парк Горького, а потом в „Ударник“, которая вчера на ботанике прислала записку с поцелуем, которая сегодня перед поединком шепнула мне: „Проучи его как следует, Виктор!“ — Рита ушла с „Фиксом“, обнявшись среди бела дня на виду чуть ли не всей школы. Это было первым откровенным проявлением женского коварства в моей жизни. Словно мне посулили шоколад, а сунули в нос огромадную дулю.

В институте была девушка. Звали ее Лёлька. Познакомились мы с ней, когда наши курсы ездили на картошку. Урожай был отменный, и мы работали как черти. Вечерами в хорошую погоду устраивали танцы, пели под гитару. Сбивались парочки, прочные и непрочные. Лёлька была со всеми одинаково ровна, не выделяла ни одного парня. Член факультетского бюро комсомола, она была заводилой и в труде, и в веселье. Лоб перехвачен темной узкой лентой. Вздернутый нос обгорел. Щеки покрыты нежнейшим, едва заметным пушком. И большие серые глаза, в которых так и прыгают бесенята. ребята по ней с ума сходили. И я влопался. Да как!

Дежурному утром на работу ребят никак не добудиться. Лёлька подаст команду вполголоса — и всех как ветер с коек сдунет. Нужно мешки таскать Лёлька первая. нужно в дождь курс на поле вести — лучше вожака, чем Лёлька, не сыскать. Помню, она выступала на бюро, уже когда вернулись в Москву. обсуждали дезертира, который сбежал из колхоза. Лёлька говорила тихо, не ругала парня в лоб, имя-то его упомянула только раз. Павка, молодогвардейцы… Главный смысл был вот в чем: такие, как наш дезертир, дело погубить не смогут — их жалкие единицы на тысячи настоящих ребят; но самим своим существованием великую идею оскорбляют. Парень крепился, а после бюро расплакался, прощения у Лёльки стал просить. „Перед всем курсом прощения будешь просить“, — отрезала она.

Схлестнулись мы с ней однажды всерьез на диспуте о современной поэзии. Она утверждала, что заумными выкрутасами убивается смысл и красота слова. Я стоял на своем — всегда и во всем, в поэзии прежде всего, необходим поиск, поиск слова, поиск формы. Пусть заносит, пусть „выкрутасы“ — и через них к высшей простоте. А без них — застой, мертвечина. Разругались вдрызг. Месяц не разговаривали. и вдруг Лёлька приглашает меня к себе. Она снимала комнату у одной старушки в старом кирпичном доме на Пятницкой. Был самый канун 20-летия Победы. Стол накрыт на двоих. Выпивки никакой. Лёлька не признавала спиртного, ни крепкого, ни слабого. Ни даже пива. Поели, попили чай. Сидим, болтаем об институтских делах. Вдруг Лёлька говорит: „Поцелуй меня, Вить!“. Я обомлел. Не то что поцеловать — я боялся до руки ее дотронуться. „В честь праздника“, неловко засмеялась она. Я осторожно чмокнул ее в щеку. Не говоря ни слова, она взяла меня обеими руками за голову и поцеловала в губы…

И была комсомольская свадьба. Мне казалось, на ней не только весь наш переводческий факультет, весь институт Мориса Тореза гулял! Какие мы были счастливые! Я ушел жить к Лёльке. Отец и мачеха недолго меня отговаривали. Маленькая комнатка на Пятницкой была нашим раем в шалаше. У нас никогда не было денег, жили от стипендии до стипендии, да я кое-что подрабатывал частными уроками английского. Зато радости, веселья всегда было хоть отбавляй. мы бегали в театры, на концерты (все больше по контрамаркам, через знакомых), занимались до одури. Через полтора месяца Лёлька объявила, что у нас будет ребенок. Мы устроили пирушку — котлеты, чай, пирог. Позвали хозяйку квартиры. Сердобольная старушка глядела на Лёльку, вздыхала: „Сама еще дитё, Лёленька“…