МИД. Министры иностранных дел. Внешняя политика России: от Ленина и Троцкого – до Путина и Медведева - Леонид Млечин

— Я вас не знаю. Кто пропустил? Что вам здесь надо?

— Вот ваши письма к моему мужу, дорогой Андрей Януарьевич. Он незаконно арестован.

— Какие письма? Дайте их сюда.

Мама протянула через стол пачку писем старого друга:

— Вы же знаете, что он не может быть контрреволюционером! Произошло недоразумение.

Вышинский быстрым движением руки схватил письма, почти вырвал пачку из маминых рук. Не читая, как-то суетливо он стал рвать письма на мелкие клочки, на кусочки и одним движением смахнул их в корзину под столом.

— Я не знаю никакого Арошу. Я не знаю вас. Как вы сюда попали? Уходите прочь…»

Вышинский остался в Германии политическим советником Жукова. Он же возглавил правительственную комиссию по Нюрнбергскому процессу, что утвердила перечень вопросов, которые не должны были обсуждаться на суде. Андрей Януарьевич следил за тем, чтобы ни слова не было сказано о секретных протоколах 1939 года и о расстреле поляков в Катыни. Союзники ради сохранения единства держав-победительниц согласились не обсуждать эти темы. Когда кто-то из обвиняемых или их адвокаты упоминали Катынь или секретные договоренности Гитлера и Сталина, им приказывали замолчать.

Вождь все больше полагался на таланты Вышинского, все чаще звонил Андрею Януарьевичу. Помехи при телефонном разговоре воспринимал настороженно: не подслушивают ли его разговоры?

28 сентября 1945 года Берия доложил Сталину о результатах проверки телефонного аппарата Вышинского:

«Осмотром установлено, что у микротелефонной трубки аппарата «продувание» капсюля микрофона оказалось ненормальным в результате того, что капсюль и внутренние стенки крышки микрофона были влажными с наличием капель воды, что и явилось причиной плохой слышимости.

Для предупреждения подобных случаев в дальнейшем произведена замена аппарата другой конструкции с прямой микротелефонной трубкой, обеспечивающей меньшее попадание влаги в микрофон.

Линия абонента оказалась в нормальном состоянии».

В послевоенные годы, особенно когда приступила к работе Организация Объединенных Наций, расцвел ораторский дар Вышинского. Он мог говорить часами, — сказывалась прокурорская закалка. Его речи с профессиональной точки зрения производили впечатление — он непринужденно оперировал редкими историческими примерами, латынью, пословицами и афоризмами. Но вел он себя как в суде. Он вовсе не пытался объяснить свою позицию, чтобы найти возможность компромисса и договориться.

Британский дипломат Шоукросс так отозвался о стиле Вышинского:

— Когда советская делегация протягивает оливковую ветвь мира, она делает это столь агрессивным способом, будто рассчитывает отбить у других желание принять ее.

Поэтому иностранцы ему не доверяли и серьезных переговоров с ним не вели. Воспринимали его просто как оратора.

В марте 1949 года, убрав Молотова, Сталин сделал министром иностранных дел Вышинского. Холодная война была в разгаре. Возможно, вождь исходил из того, что период серьезных переговоров закончился. За столом переговоров добиться ничего нельзя. Остается только переругиваться. Вышинский для этой роли подходил идеально.

Вышинский, пожалуй, первым из профессиональных юристов показал, что можно вообще обойтись без доказательств. Достаточно просто ругаться: «Мразь, вонючая падаль, навоз, зловонная куча отбросов, поганые псы, проклятая гадина». Потом он точно так же ругался и с трибуны ООН: «Прожженные жулики, мерзкие твари, проходимцы, бандиты, наглецы, презренные авантюристы».

Это был особый стиль прокурора и дипломата Вышинского. Его стиль подхватила вся страна, на этом языке объяснялись ученые, писатели и руководители государства. Он не видел особой разницы между подсудимыми и министрами иностранных дел разных стран, которые собирались в ООН. И те и другие были врагами, которых следовало раздавить.

Вышинский, работая и в прокуратуре, и в ведомстве иностранных дел, знал, что у него есть постоянный поклонник, которому нравилась такая ругань. Ради него Андрей Януарьевич и ораторствовал. Сталин получал удовольствие, слыша, как Вышинский топчет ногами бывших членов политбюро или иностранных дипломатов. Иногда, впрочем, Андрей Януарьевич перебирал.

В ноябре 1949 года находившийся в Нью-Йорке Вышинский получил из Москвы выговор:

«Обращаем Ваше внимание на то, что Вы поступили неправильно, когда в своей речи в Специальном политическом комитете 10 ноября по вопросу об атомном контроле заявили, что США могут допустить просчет в отношении количества атомных бомб в Советском Союзе.

Вам не следовало делать заявлений в таком воинственном тоне, особенно имея в виду, что это находится в противоречии с данной Вам к Октябрьской годовщине директивой о необходимости держаться в рамках разъяснения миролюбивого характера политики СССР.

Вы должны избегать всего того, что на руку тем кругам в США и некоторых других странах, которые стоят за гонку вооружений, запугивая население своих стран военной мощью Советского Союза…»

Пока Молотов был министром, он держал в руках все рычаги управления дипломатией. Своим заместителям он оставлял только мелкие текущие дела. Вышинского явно жгла обида, что ему не дают развернуться, заставляют заниматься рутиной. Он отыгрался, когда Молотова сняли: не посылал своему недавнему начальнику никаких бумаг, хотя тот формально оставался куратором МИД от политбюро.

Вышинский стал не только министром, но и разведчиком номер один — возглавил Комитет информации при Совете министров, который объединил всю советскую разведку, то есть Главное разведывательное управление Генерального штаба и 1-е Главное управление Министерства госбезопасности.

Впрочем, Вышинский и сам был оружием холодной войны. Иностранные дипломаты знали, что договориться с ним ни о чем невозможно, а компромисс исключен. Вышинский и не пытался убедить партнеров в необходимости принять советские предложения. Он просто ругался и хамил. Такая дипломатия приносила стране один вред.

При Вышинском усугубилась органическая слабость советской дипломатии — отсутствие привычки высказывать свое мнение. Молотов еще имел право на самостоятельность. Вышинский никак не мог себе этого позволить. А более низких этажей желающих стать камикадзе и вовсе не находилось. Никто не решался выйти за рамки уже принятого, одобренного, принятого начальством. Это касалось не только внешнеполитических шагов, но и даже формулировок. Нового слова боялись как огня. Наверх, начальству шла та же жвачка.

17 февраля 1947 года радиостанция «Голос Америки» начала вещание на Восточную Европу. Это был неприятный сюрприз для Москвы. Иностранное радио старались глушить. Американские дипломаты в самой любезной форме просили этого не делать.

В 1949 году в Москву приехал новый американский посол Алан Гудрич Кэрк, вице-адмирал в отставке, участник войны. 16 августа новый посол доложил в Вашингтон о первой беседе со Сталиным, прошедшей накануне: