Пожиратели таланта. Серебряная пуля в сердце - Анна Данилова

– Конечно! – непринужденно ответила Лиза, подавляя улыбку. – Так что и от вас, – теперь уже она смотрела в глаза Пете, – мальчики, многое, быть может, зависит.

Вернулся Дмитрий, размахивая листком бумаги.

– Девочки, попрошу внимания! – Голос его дрожал от возбуждения. – Кажется, мне удалось все выяснить!

У Лизы сердце сжалось при виде этого одержимого Глафирой мужчины, который изо всех сил старался поддержать ее. Поистине, это судьба столкнула их троих – Дмитрия, Лизу и Глашу – в тот роковой для Родионова день, когда его обвинили в убийстве невесты…

– Да, это действительно монета! Вот, я даже нашел в Интернете ее изображение! Монета коллекционная, итальянская, называется «Художник Синье-Марше, номиналом 50 евро, отчеканена из золота 900-й пробы, имеет вес – 16,13, диаметр – 28 мм, тираж…» Вы только послушайте, какой тираж – всего-то полторы тысячи штук! Эта монета сделана в честь этого Синье-Марше.

– Что-то я не слышала прежде это имя, – скептически пожала плечами Лиза.

– Это венгерский художник, основоположник импрессионизма в венгерской живописи, – продолжал заливаться, читая цитату из интернетовского океана, Дмитрий.

– А кто эта дама?

– На самом деле портрет выглядит вот так. – Дмитрий развернул еще один лист. – К сожалению, это черно-белый принт с портрета… Это румяная девочка в красной шляпке, дочка художника. Вот.

– Надо же! Еще бы догадаться, почему наши жертвы купили эти монеты и где? Что ими двигало? Связаны ли их убийства с живописью, искусством? Или с Венгрией?

– Послушайте, но если это действительно монеты, то перед тем как повесить их на шею, они должны были обратиться к ювелиру, чтобы проделать отверстия, – сказал Денис. – Вот, вы можете посмотреть, здесь хорошо видно: отверстия проделаны в верхней части монеты. Я завтра же займусь ювелирными мастерскими, думаю, это происходило где-то в центре города. Прямо на карте попытаюсь определить, где эти дамы могли бы пересечься, встретиться, чтобы всем вместе обратиться к мастеру.

– Ты уверен, что они делали это одновременно? – спросила Лиза. – Но почему?

– Да потому, что наверняка было событие, которое их объединило, или идея, которая и свела их вместе в какой-нибудь клуб или союз, орден или что-то другое, что потребовало выбора соответствующей атрибутики. Хотя, – вздохнул он с сожалением, отрекаясь от интересной идеи единения и родства трех женских душ, – может, это, конечно, и случайная покупка или, может, кто-нибудь привез эти монеты из…

– …из Италии, – сказала вдруг, нахмурившись, Глафира. – Монеты-то итальянские! Вы же не забыли, что Тамара Белова тоже приехала из Италии? Не могут ли эти факты быть как-то связаны между собой?

– Подождите, я позвоню сейчас одному человеку, возможно, есть информация по Беловой.

Лиза стремительно вышла из комнаты, набирая на ходу телефонный номер. Все знали эту ее привычку скрываться подальше ото всех, когда ей предстоял важный разговор. В сущности, так делали многие, когда не хотели, чтобы разговор был подслушан или же чтобы свидетели не слышали, каким тоном, употребляя какие выражения, человек общается со своим собеседником. Ведь по тому, как люди общаются между собой, можно понять, в каких они находятся отношениях.

– Смотрите, – сказал Денис совершенно не в тему, словно вынырнув из своих размышлений и решив озвучить мучивший его вопрос: – Предположим, Нина Фионова на самом деле убила своего отца, сделав ему смертельную инъекцию, и таким образом избавилась от него, от его постоянной опеки. Убила и продала его квартиру, причем очень дорогую квартиру. Спрашивается, куда она дела деньги?

– Гена, ты же знаешь, я терпеть не могу эти гостиницы… А эта так вообще находится в самом центре… Вдруг нас кто-нибудь увидел бы?

Людмила, нарядная, в новом меховом пальто и сапожках на высоких шпильках, накрашенная, как киноактриса перед фотосессией, с уложенными локонами волосами поднималась по широкой, старинной чугунной лестнице старой, построенной сразу после революции гостиницы «Европа», следом за своим бывшим любовником, Геннадием Бобровым, крупным мужчиной в замшевой коричневой куртке и новых черных джинсах. Она шагала, высоко поднимая ноги и боясь зацепиться каблуками за ковровую дорожку, привинченную к ступеням сверкающими латунными планками, и не видела ничего, кроме огромных рыжих на толстой подошве ботинок Боброва да тяжелых пакетов, которыми он был нагружен.

– Людочка, успокойся. Я – человек свободный, ты – тоже, как я понимаю. Так чего же нам, честным людям, бояться? Какой у нас номер? Двести пятый… Вот так, почти пришли.

Они поднялись на второй этаж и свернули в длинный красный от ковров и притулившихся к стенам диванчиков коридор, остановились перед высокой дверью с табличкой «205». Замерли на мгновение, осматриваясь. Было очень тихо. Казалось, этаж нежилой, про него забыли. Затем звуки вернулись, Людмила услышала, как шумно, всей грудью, дышит Геннадий, как шуршат бумажные и пластиковые пакеты, как звенят в его руках ключи с блестящей деревянной грушей с вытисненными на ней цифрами, как глухо цокают ее каблучки по вытертому ковру. Они вошли в номер, утопающий в оранжевых сумерках, Геннадий опустил ношу на столик, включил свет, и сразу же все вокруг окрасилось в розовые уютные тона.

– А здесь мило, скажи? Этот номер лучше, чем те, в которых мы бывали раньше…

Он робел и боялся посмотреть на нее, все возился с пакетами, доставая оттуда упаковки с консервами, конфетами, печеньем, затянутыми прозрачной тонкой пленкой апельсинами и абрикосами, виноградом и грушами. Все это внесезонное сокровище было куплено в дорогом магазине, с любовью, с трепетом, с желанием угодить Людмиле, ублажить ее, поднять ей, отчего-то грустной и задумчивой, настроение.

– Гена, постой, не надо, я не хочу ничего есть…

– Да ты просто нервничаешь, так же, как и я… Мы же с тобой как предатели были раньше, правда? А сейчас все изменилось. И ты – свободная женщина.

Наконец он повернулся к ней, приблизился, лицо его пылало, темные глаза увлажнились.

– Люда, ну давай снимай пальто, ты что, так и будешь стоять? Здесь тепло, натоплено, здесь вообще хорошо.

Он принялся расстегивать пуговицы на ее одежде, потом усадил в узкой шерстяной юбке и вязаной красной кофточке на диван, опустился перед ней на колени и начал расстегивать «молнию» на сапоге. Руки его заскользили по гладкому нейлону чулка.

– Ты даже представить себе не можешь, как же я обрадовался, когда услышал по телефону твой голос… Я просто чуть с ума не сошел. Думал, что уже больше никогда не увижу тебя, что у тебя кто-то есть… Но ты позвонила, попросила о встрече! Господи, Люся, ты потрясающая женщина! Красивая и сильная. Как же я хочу, чтобы ты согласилась выйти за меня…

– Гена, подожди… Ты не о том сейчас говоришь…

Геннадий, сняв сапоги, уложил ее на диван и принялся целовать кофточку, руки, волосы, щеки, губы, глаза. Потом поднял ее на руки и понес в спальню, где бережно опустил на кровать.