Мельница на Флоссе - Джордж Элиот

– Бесси, приди, поцелуй меня; наш молодец сделал хорошее дело. Ты теперь опять можешь зажить спокойнее.

Когда он поцеловал ее и подержал с минуту ее руку, его мысли опять возвратились к деньгам.

– Я бы очень желал взглянуть на деньги, Том, – сказал он, вертя пальцами на столе лежавшие монеты. – Я, кажется, был бы покойнее.

– Вы их завтра увидите, батюшка, – сказал Том. – Мой дядя Дин назначил завтрашний день кредиторам собраться у «Золотого Льва» и он для них заказал обед к двум часам. Дядя Глег вместе с ним будут там. Об этом объявляли в субботу в «Вестнике».

– Так Уоким об этом знает! – сказал мистер Теливер, с блиставшими торжеством глазами. – А! продолжал он, протяжным горловым голосом, вынимая свою табакерку – единственную роскошь, которую он сохранил, и, по-старому, прихлопнув по ней с прежним недоверчивым видом: – я отделаюсь от него теперь, хотя придется оставить старую мельницу. Я думал, что здесь придется и умирать, но я не могу… Есть у нас стакан водки в доме, или нет ничего, Бесси?

– Да, – отвечала мистрис Теливер, доставая свою весьма уменьшенную связку ключей: – есть немного: сестра Дин мне принесла, когда я была больна.

– Достань ее мне, давай сюда. Я чувствую Маленькую слабость. Том, мой друг, – сказал он, голосом громче прежнего, когда он выпил немного водки с водой: – ты им речь скажешь. Я скажу им, что это ты выработал большую часть денег. Они увидят, наконец, что я честный человек и что у меня сын честный. А! Уоким был бы немало рад иметь такого сына, как мой, прекрасного, прямого молодца, вместо того, несчастного, кривого существа! Ты сделаешь дорогу на свете, мой друг; ты, может быть, доживешь до того дня, что увидишь Уокима с сыном ступенькой, или двумя ниже тебя. Очень может быть, что тебя возьмут в долю, так как твой дядя был прежде тебя – ты на хорошей дороге; а тогда ничто не помешает тебе разбогатеть… А если ты когда-нибудь будешь богат довольно, постарайся достать назад старую мельницу.

Мистер Теливер опрокинулся на спинку своего кресла; его рассудок, так долго бывший под гнетом горьких неудач и лишений, вдруг преисполнился великой радостью и рисовал перед ним картины довольства и благополучия. Однако ж, какое-то предчувствие шептало ему, что этим благополучием не придется ему пользоваться.

– Дай мне руку, мой друг! – сказал он, вдруг протягивая свою руку. – Великое счастье, когда человек может гордиться добрым сыном. Мне это выпало на долю.

Эта минута была счастливейшая в жизни Тома; даже Магги позабыла на время свои несчастья. Том был очень добр и Магги, в минуту справедливого уважение и благодарности, простила ему вину, которую он загладил своим великодушием, между тем, как от него она не имела права ждать того же. Она не завидовала Тому в этот вечер, хотя, казалось, у отца она уже была на втором плане.

Было много толков и перетолков перед тем, что легли спать. Мистер Теливер, очень натурально, захотел слышать все подробности ромовых коммерческих спекуляций, и слушал с напряженным вниманием и удовольствием. Ему любопытно было знать, что было говорено при каждом случае, если возможно, даже что было думано; и Боба Джекинса участье в деле вызвали в нем особенные излияние приязни. История юности Боба, по мнению мистера Теливера, обещала огромную будущность, которую всегда можно угадать в молодости великих людей.

По счастью, интерес рассказа и всех подробностей мог слегка скрыть торжество, одержанное над Уокимом, которое, вероятно, было бы причиной новой вспышки со стороны старика. Несмотря на это, от времени до времени, чувство его неприязни выражалось словами и неожиданными восклицаниями.

В тот вечер мистер Теливер лег очень поздно спать и во сне еще видел различные вещи. В половине шестого утра, когда мистрис Теливер начинала уже вставать, он вдруг вскочил с постели с каким-то удушливым криком и, как угорелый, стал смотреть на стены спальни.

– Что с вами, мистер Теливер? – спросила его жена.

Он взглянул на нее с удивленным видом и наконец сказал:

– А! я сон видел… Что, разве я нашумел?… Мне показалось, что я его поймал.

Мистер Теливер был человек трезвый; не то, чтоб он совершенно не пил, напротив, он любил вино, но всегда держался в пределах воздержание. Он был от природы горяч и не нуждался в возбудительных средствах, потому желание выпить воды с вином, которое он выразил накануне вечером, означало только, что неожиданная радость опасно потрясла его организм, уже изнемогший под бременем четырехлетнего несчастья и лишений.

Но эта минута прошла и с возраставшим одушевлением возвращались и его силы, и потому, когда он сидел на следующий день за столом с своими кредиторами, с сверкавшими глазами и ярким румянцем на щеках, сознавая снова свое собственное достоинство, никто бы не поверил, что этот гордый, самонадеянный, горячий и добродушный Теливер былого времени был тот же самый, которого можно было еще, за неделю пред сим, встретить верхом, с опустившеюся на грудь головою, устремлявшего исподлобья недовольные и уклончивые взгляды на прохожих.

Он – сказал речь, в которой изложил с прежнею самоуверенностью честность своих правил, упомянул о мошенниках и судьбе, с которыми ему суждено было бороться и над которыми ему удалось в некоторой степени восторжествовать, благодаря своим собственным усилиям и помощи примерного сына и, наконец, заключил свою речь рассказом о том, как Том достал большую часть этих денег. Но это раздражение, причиненное сознанием своего торжества над врагами, вскоре уступило место более честному чувству удовольствия и отеческой гордости, когда был предложен тост в честь Тома. Дядя Дин воспользовался этим случаем и – сказал несколько слов в похвалу способностей и поведение Тома. В ответ на это Том встал и произнес свою единственную в жизни речь. Она была очень коротка. Том благодарил в ней за честь, сделанную ему присутствовавшими, и сказал, что был рад, что мог помочь отцу, доказать свою честность и возвратить себе честное имя; он кончил словами, что надеется никогда не расстроит отцовские дела и не обесчестит его имени. Рукоплескание и похвалы, которыми была осыпана эта речь, были так единодушны, и Том казался таким мужественным и притом чистым джентльменом, что мистер Теливер – заметил, в виде объяснение, своим друзьям, сидевшим рядом с ним что он много израсходовал денег на воспитание сына. Обед кончился в пять часов и все разошлись в совершенно-трезвом виде. Том остался по своим делам в Сент-Оггсе, а мистер Теливер поехал на своей лошадке домой, чтоб рассказать все любопытные подробности об обеде бедной Бесси и своей маленькой девочке. Он был очень одушевлен; но это происходило не от хорошего обеда или других возбудительных средств, нет, источником этого была чистая, торжествовавшая радость. Он более не выбирал задних переулков города, но ехал тихо, с поднятой высоко головою, по главной улице и бросал по сторонам светлые, приветливые взгляды. Зачем он не встретит теперь Уокима, думал он? И это обстоятельство начинало его сердить. Быть может, Уоким нарочно выехал из города, чтоб не видеть неблагородного поступка, могущего возбудить в нем укоры совести. Если б мистер Теливер встретил Уокима, то прямо взглянул бы теперь ему в глаза и, быть может, мошенник потерял бы несколько своей холодной наглости. Он узнает скоро, что человек честный не хочет более у него служить и своею честностью набивать карман, уже переполненный бесчестными прибытками. Быть может, счастье повернулось в другую сторону, быть может, черт не всегда на сем свете имел на своей стороне счастье.