Хоккенхаймская ведьма - Борис Вячеславович Конофальский

как будто дома у себя, в Ланне, за столом ждал обеда.

– Откуда ты знаешь, что это одежда убиенных купцов? – продолжал председатель.

– Так знаю, и все, – удивлялся такому вопросу Михель Кнофф.

– Расскажи, как убили первого купца, – сказал Волков. – Давно это было?

– Так двадцать лет назад! Когда благочестивая Анхен в дом матушки Кримхильды пришла и приюта еще не было, старый дом еще был, а меня взяли вроде как сторожем.

– Кто тебя взял? – уточнил Волков.

– Так она и взяла, Анхен. Она тогда еще девкой блудной работала. Но такая бойкая была, стала у матушки Кримхильды вроде как помощницей, начала всем заправлять. И по дому стала смотреть, и за другими бабенками, и по…

– Хватит, говори, как купца первого убили? – прервал его кавалер.

Михель повернулся к нему, поклонился и хотел продолжить.

– Господам рассказывай, не мне, туда говори.

Михель опять поклонился.

– И вот как-то привезла Рутт одного купца. Совсем молодой был. На телеге привезла. Он лыка не вязал, такой пьяный. А мне говорят, неси его в реку. Ну я и отнес. Долго ли, река-то в пятидесяти шагах с горки. Невелика работа, купчишка-то тоненький был совсем.

Снова ропот в зале.

– И ты кинул его в реку? – уточнил председатель.

– Раздел, в лодку положил, отвез на середку и кинул.

– Он жив был?

– А не ведаю, мертв или спал, я его в реку кинул, он и утоп камнем.

– Одежду зачем снял? – спросил Волков.

– Одежду? – Привратник снова поворотился к нему.

– Господам говори, болван! – заорал Волков. – Господам!

– Так одежда-то хорошая у него была, справная, я и подумал: зачем ее в реку-то кидать, полежит малость, да продам. Привез ее и в подвал кинул.

– И что, это вся одежда тех людей, что ты в реке топил? – удивлялся председатель.

– Нет, не всех, не всех, с некоторых одежу я не брал, рваная или в крови – так не брал, а зачем. Только справную брал.

В зале повисла тишина.

– И сколько же ты утопил людей? – вдруг спросил его обер-прокурор.

– Так сколько велели – столько и утопил, – даже глазом не моргнув, говорил привратник. – Может, пятьдесят, может, и сто, разве за двадцать лет всех упомнишь.

– Я записал всех, кого он мог вспомнить, дела я передам для суда, – сказал Волков.

– Быть такого не может! – воскликнул председатель городского совета.

– Может, – осмелился не согласиться с ним кавалер, – благочестивая Анхен в городе купцов бить до смерти не велела. Только зельем велела поить и обирать. А коли у купца какие бумаги были, векселя или закладные с расписками, так его было велено в приют везти. А там уже решали, что с ним делать. Коли бумаги оказывались ценны, так купчишку в реку, чтобы осталось время бумаги те оприходовать.

– Откуда вы это знаете? – с раздражением спросил обер-прокурор. – Неужто сами видели?

Волков кивнул Сычу, тот пошел на улицу, а кавалер откинулся на спинку стула. Он устал немного, всю ночь не смыкал глаз, спрашивал и записывал, вернее, писал монах, но все равно утомился он побольше брата Ипполита. И все у него было запротоколировано. Теперь он не сомневался в успехе. Все терпеливо ждали, когда вернется Сыч. И он вернулся, и привел с собой одну из баб, что взяли в приюте.

– Говори господам, кто ты, – сказал ей Волков.

Женщина низко присела, она была немолода, и одежда ее выглядела неплохо.

– Я Вильгельмина Руннерстаф. Жила в приюте при матушке Кримхильде.

– Ты грамотна? – вел допрос Волков.

– Да, я грамотна.

– Чем ты занималась в приюте?

– Письмами и бумагами.

– Видела ли ты ценные бумаги, векселя, расписки?

– Да, все время видела. Также видела торговые обязательства и договора на имя разных людей.

– Откуда их брали? Откуда были эти бумаги? Чьи они были? – спрашивал кавалер.

Женщина покосилась на Волкова, несколько мгновений молчала, а потом сказала:

– Этого я не знаю.

– Не знаешь? – с угрозой спросил Волков. – Ну конечно, ладно, об этом тебя еще спросят. Говори, что ты делала с ценными бумагами?

– Отвозила их в Вейден.

– Зачем, кому?

– В торговый дом Лоренца или в банк Кримони, там бумаги смотрели нотариусы, и если они им нравились, они их забирали, и купцы дома или банкир выписывали векселя на имя матушки Кримхильды или даже просто на приют. Я привозила векселя сюда и отдавал благочестивой Анхен.

Вопросов у Волкова больше не было, а у городского совета больше не было слов. Все молчали.

Кавалер сидел и вертел головой, разминая шею.

И тут задал вопрос обер-прокурор:

– А зачем вы арестовали бургомистра? Он-то к убийствам какое отношение имеет?

– Привратник, – сказал Волков, – ответь господину обер-прокурору, сколько раз ты носил деньги бургомистру фон Гевену?

– Да много раз. Разве все упомнишь.

– Когда был первый раз?

– Давным-давно, он тогда фон Гевеном и бургомистром еще не стал, секретарем каким-то был. Ходил к благочестивой Анхен, давала она ему. Тогда и приюта еще не было, бабенки в кроватях по две спали, так они в сарае на дровах миловались. А иногда она слала меня к нему с монетой и запиской, он бумаги ей какие-то делал, я ходил туда-сюда. А она потом давала денег больше. А он уже в городском совете был. Иногда давала целый кошель. Я носил, как велели.

Тут в зале раздался премерзкий звук, так тяжелый стул скрежещет по дорогой плитке, если его резко двинуть.

Волков обернулся на звук – это обер-прокурор встал и уходит: люди его, небрежно распихивая городских нобилей, расчищали ему дорогу.

Кавалер с удовольствием глядел на эту картину, откинувшись на спинку стула. Теперь он наверняка знал, что не едет в Фёренбург. А еще знал, что в покоях его стоят два сундука с серебром, и один из них огромен.

А привратник Михель Кнофф все еще что-то бубнил про кошельки и даже мешки с серебром, которые он носил бургомистру.

Глава 35

Он вышел из ратуши на улицу почти счастливый. Солнце заливало большую площадь, а там стояли толпы людей, чего-то ждали, снова стали его разглядывать. Крикнул им:

– Люди, отчего же вы не работаете?

– Так воскресенье сегодня, – наперебой отвечали ему и мужики, и бабы, а дети смеялись его непонятливости.

– Ах, воскресенье, – говорил Волков, садясь на лошадь, – что ж, тогда можно и отдохнуть.

– Эй, рыцарь, а вы кто? – слышалось из толпы.

– Кто я? Спаситель ваш, – говорил он и смеялся.

И люди тоже смеялись. Надсмехались над ним и зло шутили, но он их не слушал. Он не спал всю ночь, он почти ничего не ел и теперь