Ольга, лесная княгиня - Елизавета Дворецкая

Тогда стало бы вовсе не важно, кто ее отец.

Но родился мальчик.

Мистина ни разу не заговорил со мной об этом, но он ведь не отрок и кое-что соображает: меня тошнило уже в дни свадьбы, и он должен был понять, что это значит.

И до самого имянаречения у меня не было уверенности, что он признает ребенка своим. Муж со Свенгельдом собрали всю дружину, позвали Ингвара. Мистина взял у меня родишку, окропил водой и провозгласил:

– Тем я признаю этого ребенка моим сыном и нарекаю ему имя… Улеб! В честь вождя моего отца, славного Ульва конунга!

Все завопили, будто услышали невероятно радостную весть.

Ингвар ухмыльнулся, но я знала, что Эльга не обрадуется.

Мистина имел право назвать ребенка в честь вождя, пусть даже не состоя с ним в кровном родстве, но вышло именно то, чего мы с Эльгой так хотели избежать. Мой сын в любом случае приходился внучатым племянником Вещему; в глазах людей он был родичем Ингвару через жену, а родовое имя потомков Харальда Боезуба и вовсе делало его почти равным в правах с ребенком Эльги.

Я думаю, Мистина не стал бы рисковать, он заранее получил согласие Ингвара на это имя: тот не собирался полностью отказываться от родного сына.

Родила я первой, но имянаречение отложили до тех пор, пока не пройдет тот же обряд над сыном Эльги: таким образом, мой ребенок получился младшим из двоих двоюродных братьев.

Когда Эльга тоже родила сына, о его имени долго шли споры.

Самое простое и естественное было наречь его Олегом.

Но сделать это тогда в Киеве означало бы прямо провозгласить его прямым наследником всего, чем владел Вещий. Ингвару проще было выйти на торг и во весь голос закричать: «Я хочу отнять власть у нынешнего князя!»

Из этих же соображений имя Одд тоже не годилось, а имя Ульв дать мальчику было нельзя, потому что старый Ульв конунг тогда был еще жив[16].

К тому же Ингвар в то время всячески старался привлечь дружбу не только русских дружин, но и полянской старейшины.

И в конце концов они придумали имя Святослав: «свят» на славянском – то же самое, что «хельги» на северном языке, а «слав» – часть имени знатных людей во всех славянских землях: кривичей, полян, моравов.

Все и впрямь остались довольны, мать и дитя получили множество подарков, и пиры в честь имянаречения продолжались дней десять.

А я была несказанно рада, что все окончилось благополучно.

Роды у Эльги проходили тяжело, мы с Мальфрид два дня приносили жертвы дисам и рожаницам в святилище на Горе и проделали все обряды для «растворения дверей», которые знала Держана. А поскольку она была по этой части весьма сведуща, то вы понимаете, как серьезно было дело.

И обе они, Мальфрид и Держана, сошлись на том, что других детей у Эльги может и не быть.

Я знала, что этот приговор совпадает с предсказанием, которое нам сделала Бура-баба. Но Эльге я о нем не сказала и их просила не говорить.

Пусть надеется на лучшее.

Услышав от Держаны, что пропала курица, я удивилась. Человек к нам забраться не мог: и дозорный каждую ночь ходит, и псов спускают. Правда, хорьки иногда лазили по куриным закутам. А курица была приметная: дети звали ее Золотое Крылышко, и очень огорчились пропаже.

Они же ее и нашли.

Колошке тогда было уже двенадцать лет, он даже переселился из Держаниной избы в дружинную, как другие отроки, но в свободное время играл с братьями и сестрами.

В тот день они гоняли где-то по улицам, а потом прибежали домой и принесли Золотое Крылышко.

Птица была обезглавлена, причем, судя по виду, голову ей откусили. И это был не хорек, а зверь гораздо крупнее!

Странно: если откусили голову, почему тушку не съели?

Муж случился дома и услышал детский гомон.

– А голову вы искали? – спросил он.

Нет, они не искали.

– А ну идите, поищите, – велел Мистина.

Они убежали; судя по шуму, в поисках приняла участие ребятня со всей нашей Свенгельдовой улицы. Искали долго, принесли еще три куриные головы, подобранные в мусоре под тынами, но они к тушке не подходили. А голову Золотого Крылышка нашли прямо под нашими воротами – там посмотрели уже под самый конец.

Казалось бы, пустяковый случай.

Я бы не стала так подробно о нем рассказывать и сама быстро забыла бы, кабы из него не выросла большая беда…

Скоро о нашей потере узнала вся улица. И тут выяснилось, что в последнее время куры пропадали еще на двух или трех дворах. Но там пропажу не находили. Кинулись рыскать – нашлось сколько-то куриных лап и костей. Ну, так что? Да под всяким тыном куча мусора. Кто в нем роется, кроме собак?

– Я видел тут одного, рвань причальную, – сказал Бьярки Кривой, – бежал довольный, как засватанный, и тоже с курятой. Вот, говорит, бог послал, в луже нашел!

Бьярки так и остался жить у нас на дворе – я привела его с собой, когда вышла замуж. Он пошел, махнув рукой: убьют так убьют, было б о чем жалеть… И понятно, что после Коляды у меня было еще больше оснований молчать о том, что я от Бьярки узнала. Да и какая теперь была разница! Свадьбу Эльги справили благополучно, о позорных слухах забыли, а Мистина если и жалел, что замысел раздобыть в жены старшую племянницу Вещего сорвался, то никак этого не показывал. Ему досталась младшая племянница, и теперь они с Ингваром были свояки.

Мистина только ухмыльнулся, когда увидел Бьярки.

Надо думать, не считал его опасным для себя. Истасканный бродяга, уже не годный к службе в дружине, разве что двор ночью сторожить! Если он станет на кого-то вины возводить, решат, что окончательно ум вышибло в последней драке на торгу, да и все.

Но дураком Бьярки не был (хоть и беседовал лунными ночами с покойными Плишкой и Шкуродером). Он прав: если другие дохлые куры тоже были брошены на улице, то их быстро утащили нищие и собаки. А может, съел сам похититель. Ведь не для того же он крал домашнюю птицу, чтобы бросать!

После этого муж велел челяди примечать, не пожалуется ли еще кто на кражу кур и не будет ли пропажа найдена на улице. И жалобы появились: куры пропадали и с богатых дворов, и с бедных. И еще двух нашли брошенными, с откусанными головами. И кто-то даже заявил, что из тушки выпита вся кровь!

– Уж не кудесник ли какой озорует? – стали говорить люди. – Духов скликает да кормит!

– Своих кур пусть разведет! А поймаем – самому голову откусим!

Но таких «кормильцев» мы не знали. В Киеве не было кудесников, а жертвы Велесу каждая торговая дружина приносила сама.