Кроха - Эдвард Кэри

– Все кончилось! – крикнул кто-то из толпы. – Тирана больше нет!

– Тиран умер, и забирают всех его сподвижников!

Меня завели в какой-то дом рядом с Пляс де ля Революсьон. Там, в зале, около столов, на которых что-то лежало, толпились люди. Я заметила, что это были окровавленные куски, точно вынесенные из мясницкой лавки. Но только эти куски никто не собирался взвешивать и поедать.

– Головы, – сказала я. – Я делаю головы. Меня вызывают, только когда человеческая жизнь окончена. Это головы.

– Да, – ответили мне.

– Чья это голова? – спросила я.

Меня повели по залу, словно по выставке.

– Вот это Кутон[20], калека. Ему голову отсекли под таким углом, потому что пришлось его класть боком. Его сильно помяли другие осужденные, ехавшие с ним в повозке к эшафоту, просто растоптали.

– А это кто? – продолжала я.

– Это месиво когда-то звалось Огюстен Робеспьер, брат того. Когда он понял, что для него все кончено, выбросился из окна с верхнего этажа во двор. Верно, бедолаге было больно. Переломал себе кости, но не убился насмерть – нет, мы потом докончили дело. Вон видишь, тонкий порез на шее. А рядышком с ним лежит целехонький Сен-Жюст. Такой чистенький, по сравнению с прочими.

– А это? Кто это? – продолжала я.

– Сам Неподкупный!

На столе лежало не что иное, как куполообразная голова Максимилиана Робеспьера. Вот когда я и увидела Робеспьера, впервые в жизни. Раздробленная нижняя часть головы представляла собой сплошную рану, полученную вовсе не при отсечении от шеи. Моя история началась в другой стране, с челюсти, принадлежавшей отцу и утраченной им из-за неудачного выстрела из пушки. И вот, ближе к концу моей истории, возникла еще одна изувеченная челюсть. Но эта нижняя челюсть не пропала, она все еще держалась на лице, но свисала с верхней, пробитой пулей. Робеспьер пытался застрелиться, но промахнулся – самоубийство не удалось.

Но меня выпустили из тюрьмы не для того, чтобы я имела возможность осмотреть экспозицию недавних жертв гильотины. Мне предстояло работать. Уже заготовили большой запас гипса. Был и воск – обычный свечной, наихудшего качества, но другого у них не нашлось: его вытопили из сотен свечных огарков. Мне предстояло вылепить головы для их выставления в здании Конвента. И я справилась. На это у меня ушло два дня.

– Очень многие, – сказала я им, – захотят увидеть эти головы. Много людей придет – убедиться, что он мертв. Вы так не считаете? А я считаю. Я просто уверена. Люди будут десятилетиями приходить и смотреть на них.

Завершив работу, я спросила, что будет со мной теперь.

И мне сказали, что я вольна уйти.

– Уйти куда? – уточнила я.

– Домой, – сказали мне. – Почему бы тебе не пойти домой?

– Домой, – прошептала я. – Об этом я как-то не подумала.

И я пошла кружным путем, по петляющим улочкам. Я не хотела торопиться. Ведь я понятия не имела, что меня там ждет.

Короткий черный список

Хотела бы я быть полой. Но я полна. А хотела бы быть полой. Надо меня опорожнить. Надо составить список. Разложить все по порядку. Тела приходят, и тела уходят. Нельзя к ним слишком привязываться. Покуда я сидела в тюрьме, люди все время уходили. Надо составить список.

Пико, Шарлотта, шестьдесят лет, выжившая из ума старая женщина.

Я его не закончила, этот мой список. Я малютка. Я улитка. Нет, я сделана из кожи. Я черна и сломлена. Я очень маленькая и очень сильная. Я составляла список. И я его не закончила. В Библии есть один персонаж по имени Иов. Он потерял семью, и когда это не сломило его, он весь покрылся язвами, но, невзирая на все удары судьбы, упрямо продолжал двигаться вперед. Возможно, он даже не знал, почему. Я составляла свой список. И мне уже было не так больно. Мой список. Надо его составлять.

Я вернулась обратно в дом, от которого осталась половина. Другая половина обрушилась. Его подпорки-костыли то ли подломились, то ли разъехались в разные стороны, но кирпичи и бревенчатые балки рухнули как карточный домик. Большой Обезьянник, храм великих амбиций, превратился в руины. Рухнули две кирпичные стены здания, обнажив старый прогнивший деревянный каркас. Каменные плиты выдернули из мощеной площадки перед домом и уволокли; от кованой ограды ничего не осталось, исчез и дверной колокольчик, некогда принадлежавший Анри Пико. Когда-то над этим домом витала надежда; здесь трудилось много народу, еще больше приходило сюда. Некогда посетителям предлагалось самое увлекательное зрелище на бульваре дю Тампль, самое увлекательное во всем Париже.

Я стояла, молча взирая на развалины.

– Эдмон, – прошептала я. – Я вернулась домой.

Ответа не последовало.

– Эдмон!

Тишина.

Что же тут произошло в мое отсутствие? Я узнала об том чуть позже, из рапорта префектуры департамента Сены. Восстановила по крупицам всю картину. Испила чашу до дна.

Обитатели близлежащих кварталов, командиры отрядов, национальные гвардейцы, бывшие работники – Андре Валентен, полагаю, был в первых рядах, хотя доказать это невозможно, – все сбежались к Большому Обезьяннику. Они так долго его ненавидели! Они окружили здание и принялись его разрушать. Это оказалось нетрудно. Подпорки поддались с легкостью; здание стонало и завывало, точно внутри вновь поселились обезьяны. Командиры отрядов крушили все вокруг, каждый шкаф, каждый комод, каждый ящик, каждую комнату, на первом этаже и на втором этаже, не оставляя в целости ни один предмет ни внутри, ни снаружи. Они ворвались в кукольный дом и принялись его ломать, ибо им хотелось причинить боль нашим восковым людям. Кое-кого из них выволокли из дома и поволокли по улицам, пустившись в пьяном угаре танцевать с восковыми партнерами, которых потом бросали, исковерканных, на тротуар. Они все перевернули вверх дном. Но залитая гипсом комната осталась нетронутой. Они же не знали о ее существовании. А что выше, на чердаке?

Внизу под лестницей я нашла куклу, которую Эдмон сделал по моему подобию: она валялась, беспомощная, с неестественно загнутыми назад ногами, с задранной юбкой, с трещиной сбоку на голове, заслонив одной ладонью лицо, точно защищалась от кого-то, точно не могла смотреть на учиненный бедлам.

И я пошла вверх по лестнице. Вот и чердак – вернее, то, что от него осталось. Крыша большей частью провалилась. Пока мародеры, пьяные и осатаневшие, рыскали по всем помещениям, жадно потроша все, что попадалось на их пути, на чердаке прятались многочисленные братья и сестры Пико. Бессловесный добрый народец. И вдруг к ним ворвались ослепленные ненавистью злобные люди и начали валить их с ног, таскать по полу, хохоча – какая забава! Их подвешивали к потолочным балкам. А потом стали вышвыривать холщовое семейство Пико из окон. Манекены падали один за другим на землю и рассыпались, а стены второго этажа стонали и деревянные перекрытия разламывались, не выдерживая натиска. И тут очередь дошла до теплого манекена.