Неподвижная земля - Алексей Семенович Белянинов

этого мы разговаривали только по телефону, я уже как со знакомым встретился с директором Балхашского горно-металлургического комбината Петром Петровичем Матюшиным.

Я к тому времени понял, что роднит их всех, — все они были людьми медного века, который наступил на Балхаше, и продолжается по сей день, и кончится очень не скоро, если вообще когда-нибудь кончится.

Была в жизни Матюшина война. А закончив политехнический институт на Урале, он пришел на старый медеплавильный завод в Карсакпае, был начальником цеха, и на Балхаше поработал, в Джезказган поехал уже главным инженером. И потом вернулся на Балхаш директором комбината.

Конечно, теперь здесь все выглядело совсем иначе. И круг забот рядового инженера, каким он начинал когда-то, отличается ведь от тех дел, какими приходится заниматься руководителю одного из крупнейших в мире предприятий цветной металлургии. У нас с ним речь шла о том, что сегодня трудно, если вообще возможно, найти такую отрасль промышленности, которая могла бы обойтись без балхашской меди. Речь шла о том, что их комбинат давным-давно в несколько раз перекрыл первоначальные проектные мощности. Речь шла о том новом, что рождается у них на комбинате: не так давно, например, они начали выпускать вайербарсы, впервые в Советском Союзе, — проволочные слитки для электротехнических и кабельных заводов. Матюшина — бывшего главного инженера Джезказгана — не могло не радовать, что у большой медной реки появится новый мощный приток. Матюшина — директора Балхаша — не могло не тревожить, что тогда они уже не смогут так широко пользоваться джезказганской рудой, как сейчас. Один Коунрад не может его насытить. Саяк — вот кто призван сослужить Балхашу хорошую службу.

Мы разговаривали, и в окно кабинета была видна заводская площадь, обставленная со всех сторон корпусами цехов, перекрещенная рельсами. Жизнь вторгалась в наш разговор телефонными звонками, срочными деловыми бумагами, которые приносили Матюшину на подпись.

Снова телефонный звонок — протяжный, каким абонента вызывает междугородная.

— Товарищ Матюшин?.. Соединяю Москву.

…Я должен вернуться к разговору с Русланом Остапенко, прерванному на полуслове в самом начале.

Саяк и Балхаш… Эти два слова станут так же неотделимы одно от другого, как Балхаш и Коунрад. Правда, можно услышать скептические замечания, что запасов четырех карьеров хватит всего на пятнадцать лет. Но ведь Коунрад… Тоже предполагалось, что он будет обеспечивать комбинат, ну, лет двадцать. А сколько прошло с тех пор?

— Мы так считаем, — сказал Остапенко. — То, что сделано, — это только самый первый этап. Наверняка в Саяке будут обнаружены новые рудные тела. Но по крайней мере никому больше не может прийти в голову свертывать здесь у нас разведочные работы…

Руслан Остапенко 1926 года рождения. Фронт, на который он попал мальчишкой. А когда война кончилась, то выяснилось — он ничего не умеет. Незамеченным пройти тишину переднего края, прихватить «языка»… В мирной жизни это умение не могло пригодиться разведчику Остапенко.

И он пошел в геологическую партию, помощником бурильщика. Нехитрое дело, — для этого надо две руки и две ноги. А на войне ему повезло, он ничего этого не потерял.

В Саяк Остапенко приехал с первой колонной машин в 1950 году. И постепенно, ступенька за ступенькой, — помощник, а потом буровой мастер, старший мастер, технолог по бурению, старший техник-геолог, старший геолог, начальник партии. Это не выписка из трудовой книжки — это судьба человека. Сперва Остапенко пошел к геологам просто потому, что человек должен каждый день обедать. Но сколько лет миновало с тех пор? А он по-прежнему в Саяке. В 1962 году закончил заочно Всесоюзный политехнический институт. Был разведчиком и остался разведчиком, только с другим уклоном.

Мы с ним снова ехали в машине, и каменистая дорога возобновила обстрел кузова. По обеим сторонам толпились не пуганные пока взрывами заснеженные холмы.

Остапенко рассказывал мне о Николае Ивановиче Наковнике, с чьим именем безраздельно связан Саяк, о том, с какими трудностями их маленький отряд тогда, ранним летом 1930 года, сюда добирался. И не добрался бы, если бы не старик казах по имени Сейкумбай, сам родом саякский, он постоянно зимовал здесь, а летом откочевывал: под Балхашом не было корма для скота. Сейкумбай согласился быть у них проводником. Говорят, внуки его живут в Балхаше и в Караганде. И еще Остапенко показывал мне издали древние выработки: наши отдаленные предки уже добывали руду и знали, как взять из нее металл.

Мы ехали прямо на закат.

Широкая багровая полоса над Саяком была похожа на отсвет пламени в конверторах, в которых на Балхаше плавят медь.

1966

ЛУНУ С НЕБА

Под вечер повалил густой снег — и на всю ночь. Он не переставал и утром. Ветер с озера безуспешно пытался разметать сплошной белый заслон за моим окном на четвертом этаже у парка, наискосок от гостиницы, и прочесывал длинную прямую улицу, которая вела вдоль решетчатой ограды.

Когда, одевшись, я спустился вниз, Эля в пустом и сумрачном вестибюле стряхивала снег с пальто.

Она появилась в гостинице дней пять назад. Приехала устраиваться в Балхаше на работу. Эля, а полностью — Эвелина, у нее мать полька. Все это становилось известно с первого знакомства — нечто вроде устной анкеты, заполненной не по необходимости, а вполне добровольно и даже с готовностью.

— Ой, что делается! Пока я шла сейчас от автобазы, я чуть не заблудилась, — сказала она, увидев меня. — Ну и вьюга! А мне предлагают место диспетчера у них. Но я пока не знаю. Надо еще с Верой посоветоваться.

Вера — редактор областного телевидения. Вера Журавлева довольно долго была здесь в командировке, готовила часовую передачу о медеплавильщиках. Вера сразу начала принимать участие в судьбе Эли. Может быть, потому, что у нее у самой не очень складно устроилась семейная жизнь. И вот Эля только что уехала тайком из маленького города под Карагандой, бежала, можно сказать, оставив на время, пока не устроится, двоих детей у матери. Ее Митя при всех клятвенных обещаниях заглядывал уже не в рюмку, а в бутылку, и, по-видимому, это его имел в виду Бабель, когда писал, что есть люди, не умеющие пить водку и все же пьющие ее. Эля собиралась все начать заново, хоть и прожила с мужем больше десяти лет.

— А вы… уходите? — продолжала она, не скрывая разочарования.

— Да. Ухожу.

— Я хотела… хотела попросить вас кое-что прочитать… И посоветовать мне…

Из ее словоохотливых объяснений я знал, что прежде Эля пела в гарнизонной самодеятельности, когда Митя служил в офицерах, а потом и в Доме культуры горняков пользовалась неизменным