Последний ход за белой королевой - Олег Агранянц

Приближалось 7 ноября.

Напомнил нам о его приближении падре Джованни:

– Может так случиться, что люди, которые вас интересуют, появятся седьмого ноября. Если вы помните, это дата указана на надгробье.

Говорить ему, что я забыл про эту дату и что она меня не интересует, было глупо.

– Да, я помню, дон Джованни. И не знаю, как не пропустить интересующих меня людей. Не сидеть же мне весь день на кладбище.

– Постараюсь вам помочь.

Я поблагодарил его и стал думать, как лучше подготовиться к встрече. В том, что кто-то появится, я не сомневался.

– Может быть, будем попеременно дежурить на кладбище? – предложила Мальвина.

– Нет. Мы их спугнем. Они очень не хотят оставлять свои фотографии. Люди, которые переводят десять миллионов неизвестно как заработанных долларов, обычно не любят, чтобы их фотографировали. Этот человек из Муньереса, как ты помнишь, старался остаться незамеченным.

– Но тогда они могут вообще не прийти.

– Вряд ли. Им зачем-то нужна эта дата.

Я попытался поставить себя на их место: в конце концов, я такой же профессионал, как и они. Да и той же школы.

– Они попытаются прийти ночью, – предположила Мальвина.

– Нет, они вряд ли пойдут на это. Они понимают, что их будут ждать. И ночью им трудно будет ускользнуть. Их просто можно будет взять около могилы.

– Но кто их будет брать? Мы?

– Никто их брать не будет. Но они этого не знают. Поэтому они придут или на день раньше, или на день позже. Хотя на день позже они тоже не придут. Они понимают: если тот, кто их ждет, не увидит ни их, ни то, что они должны принести, седьмого ноября, он будет ждать их на следующий день.

– Значит «до»?

– Да. «До». Это я говорю тебе как профессионал.

– Ты уверен, что они что-то должны принести? Может быть, на этот день назначена встреча.

– Ты думаешь, время и место встречи изменить нельзя? Вряд ли. Встреча на кладбище – это подходяще для сектантов, для какого-нибудь новомодного движения, но людям, для которых седьмое ноября – праздник, это место не подходит. Нет, они что-нибудь положат. И за несколько дней до седьмого…

– Какой бы день выбрал ты?

– Тот, когда все заняты. Например, воскресенье, день футбола. Посмотри, какой день недели седьмого.

Мальвина достала календарь:

– Суббота.

– Нет, воскресенье слишком далеко. Это должно произойти раньше: в среду или четверг.

– А что они могут положить?

– Трудно сказать. Скорее всего, урну. Но что будет в ней…

– А не усложняем ли мы? Может быть, просто в этот день они организуют захоронение своего товарища или руководителя, умершего ранее.

Мальвина была прагматисткой. И я с ней согласился.

– День выбран подходящий. Если это действительно бывший министр, то он мог умереть раньше, скажем, несколько лет назад, но заранее попросить, чтобы его похоронили в день, столь важный для коммуниста. И при его жизни или сразу после смерти, что вернее, кто-то и заказал это надгробье.

– Тогда мы ломимся в открытую дверь. Но почему в этом случае не настоящее имя, а измененное?

– Он хотел оставаться неизвестным и после смерти. Это понятно, такое имя! Кроме того, он хотел, чтобы его похоронили под тем именем, под которым его знали в Латинской Америке.

– Но почему именно Сан Бартоломеу?

Такой вопрос я себе тоже задавал.

– Этого я не понимаю.

Мальвина не отставала:

– Если это Берия, то есть, если Берия и Абиер – один и тот же человек, то кто переводил деньги из банка? По всем данным, это не был столетний старик.

Все последующие дни меня мучил вопрос, почему надгробие установлено здесь, на маленьком кладбище в Муньересе. Ответа я не находил.

Однажды я перелистывал «Монд». Много статей, посвященных 500-летию открытия Америки, сообщение о съезде компартии Китая, репортаж о закрытии Всемирной выставки и, конечно же, статьи о приближающихся выборах в Соединенных Штатах.

Стоп. Когда выборы в Соединенных Штатах? В первый вторник после первого понедельника ноября. То есть во вторник 3 ноября.

На следующий день я встретил нашего хозяина доктора Бутику и спросил его, будет ли он следить за выборами в США.

– Это как футбол, – ответил он, – смотришь допоздна.

Все, кого я спрашивал потом, отвечали, что обычно следят за выборами по телевизору. И каждый второй повторял фразу доктора Бутики: это интересно, это как футбол. А футбол в Бразилии смотрят все.

– Они придут вечером третьего ноября, – сказал я Мальвине.

Днем 3 ноября мы отправились на кладбище. Тихий день, такой как большинство дней в этом тихом городке. Мы с Мальвиной подошли к склепу, я взял фонарь, открыл дверцу, посветил. Пусто, как и в прошлый раз.

Мы побродили по пустынным аллеям, подошли к забору: мы искали наиболее удобный путь к могиле господина Абиера от каменной ограды, где намеревались ночью припарковать машину.

Я сокрушался:

– Нет ни одного удобного места, где можно оставить машину, не привлекая внимания. Если мы оставим ее у входа, ее заметят, и все сорвется.

– А что делать?

– Будем оставлять машину на короткий срок, достаточный для того, чтобы я смог сбегать до могилы и вернуться.

У Мальвины был другой план. Она соглашалась, что машину нельзя долго оставлять ночью около кладбища. Хотя ночью движение и не такое как днем, но дорога, на которую выходит кладбище, – основная дорога в Муньерес, ночью две-три машины в час пройти могут.

– Лучше, если бы я села за руль, высадила бы тебя у ограды, отъехала и вернулась через десять минут. Но я ночью водить боюсь. Мы не имеем права рисковать. Значит, один вариант: ты за рулем, я – на кладбище.

– Ты с ума сошла!

– Думаешь, испугаюсь?

Я так не думал. Я уже знал, что моя спутница вообще ничего не боится, но пускать женщину в такое путешествие… Что может быть веселее кладбища ночью!

Мы вернулись домой. Снова обсуждали, кому садиться за руль.

– Скажи, у какого фонаря нужно остановить машину? – спросила Мальвина.

Я не понял. Она сама ответила:

– Машину надо остановить между вторым и третьим фонарем.

– Почему?

– По трем причинам. Во-первых, там есть пролом, через который можно проникнуть на кладбище, не перелезая через ограду.

Пролома я не заметил, но поверил. Ограда была невысокая, не больше метра, и перелезть через нее не составляло труда, хотя пролом, конечно, лучше.