Лаций. В поисках Человека - Ромен Люказо

– Точная метафора.

– Я полагал, тут дело более тонкое, что следует отладить ее потенциал и сделать так, чтобы она оказалась в нужной ситуации. И все это требует ловкости… и веков работы.

– Не боги горшки обжигали.

– Вы думаете, сейчас время шутить?

– Я лишен юмора. И делаю лишь то, что вы приказали. Я внедрил в нее способность упорядочивать сложное. Она проявит огромный талант в биоинженерии, будет интуитивно понимать сложные системы и искусство ими манипулировать. Эта способность превратится в склонность. Она придет туда, куда мы хотим ее привести. Благодаря своему пониманию динамических экосистем на законных основаниях будет участвовать в процедурах усовершенствования Схолы. Мы направим весь комплекс рабочих программ в нужном направлении. Это потребует десятков лет. Вы этого желали – я это сделал.

Какая-то часть Плавтины кричит от ужаса, когда до нее доходит логика событий. Крохотный толчок – и машина начинает свои механические движения, одно за другим, одно в результате другого. Изначальная необходимость направляла ее шаги, а она и не подозревала. И эта «предварительная программа» обусловила все ее существование. Ее дар к манипулированию ноэмами, который она открыла в себе при пробуждении и который столько раз ее спасал… Интуитивное понимание экосистем, как биологических, так и вычислительных. Она вновь подумала о Марциане, о том, как у нее получилось убить его, управляя его собственными внутренними механизмами. И этим она была обязана набору способностей, вписанных в ее сознание. Как и удивительный дар Ойке к обработке биологического материала, позволивший Плавтине второй раз родиться, а ее душе – перебраться в биологический носитель. Все. Один росток, одно зернышко, которое будет развиваться только по предустановленному плану. Все – до сегодняшнего дня. Плавтину охватило экзистенциальное головокружение. Ее существование свели к единственной роли, она стала всего лишь актрисой, произносящей текст. Хуже – заранее настроенной марионеткой. Достаточно, чтобы кто-то нажал на кнопку. И разве имеет значение, что с технической точки зрения эти два незнакомца собираются установить в ней потенциальные способности, а не команды?

Напрашивается вывод: ее реальность, ее существование – физическое сосредоточие абсолютного зла, бесчестья, неотъемлемого от этого мира. Что этот мир жесток и мерзок. И в нем есть место для убийства, совершенного в таком масштабе, что ничто его не оправдает, даже – прежде всего – концепция человечества, которой, кажется, гордится один из заговорщиков. Напротив, принести в жертву хотя бы одного человека – проступок, которому все равно нет оправдания. Здесь речь идет лишь о подсчете фишек из плоти и крови во время чудовищной партии в кости.

Тот, в ком она определила автомата, склоняется к ней, опускает правую руку в жидкость и начинает холодными пальцами прощупывать ее шею. Произучав ее пару секунд, он останавливается внизу затылка, там, где плоть сменяется маленьким разъемом – не больше фаланги пальца. Он без колебаний выдергивает подключенный к разъему кабель передачи данных. От этого она на секунду ощущает холод. Потом автомат точным жестом вводит туда крошечную пластинку с металлическим коннектором. При соприкосновении с ее нетронутой когнитивной системой начинается передача данных. Тонкая пленка покрывает ее фундаментальный слой, единственный, который к этому моменту уже развит: Узы. Никто никогда не сможет обнаружить эту манипуляцию. И сама Плавтина не будет ничего о ней знать, пока к ней не придет это странное воспоминание. А ведь она уже действует, словно плодородная земля, высыпанная на каменистую почву. Оттуда уже тянутся первичные корешки, которые будут направлять всю структуру ее разума позднее, когда на него высыплется целый воз содержимого.

Когда операция была закончена, автомат потряс рукой, стряхивая воду, а потом оба неизвестных развернулись и пропали. Вот и все. Вечности как раз хватит, чтобы результат этой манипуляции проявил себя наиболее эффективно.

Она должна сказать Аттику, что он ошибался во всех баснях, которые воскресил, чтобы воспитывать с их помощью людопсов. Чувство вины Эврибиада не имеет никакого основания. Самоубийство Фемистокла – напрасный поступок, лишенный значения. Поступки – следствие не нашего выбора, а крошечных и неощутимых склонностей, которые постепенно развиваются, пока не станут судьбой. А обдумывание – лишь оправдание задним числом. За Гекатомбу никто не в ответе. Даже сама Плавтина не в ответе за Плавтину. Ее склонность сделала ее орудием смерти, а потом сотворила из нее Ойке, которая сама создала ее новую версию. До этой точки Плавтину довел железный закон необходимости. Без изначальной склонности Ойке так не заинтересовалась бы плебеями, и путешествие завершилось бы в Урбсе – как и следовало бы. Сама Плавтина не заинтересовалась бы людопсами, и ее история закончилась бы встречей с Отоном. Одно цепляется за другое – без отправной точки, без зачаточного решения. Просто причины и следствия, по кругу.

Хорошенькая же складывается логическая петля. Плавтина без сомнений направляется к собственной гибели. Она внезапно начала дрожать. Как ни парадоксально, момент рождения кажется ей наилучшим приближением к смерти, и две эти крайности соединяются в пляске смерти.

Плавтина по-прежнему лежит. Время беспощадно растягивается. Она уже поняла тщетность всякого усилия, всякого сопротивления. Почему же она не просыпается? Почему сон длится? Она догадывается, что будет что-то еще, напрасный жизненный урок не окончен.

И она не ошиблась. Когда один из заговорщиков возвращается, Плавтина встречает его почти с облегчением. Силуэт возникает из пустоты. Она не видела, как он подошел, – просто его лицо склонилось к ней, почти к самой поверхности жидкости, в которой она плавает. Плавтина концентрируется. Ее когнитивная система еще не наделена способностью распознавания лиц. Она ждет. Она не умеет различать выражения лица, однако что-то ей подсказывает, что пришедший холодно и безрадостно улыбается, наблюдая за ней с болезненной сосредоточенностью крупных кошачьих, будто что-то подозревает и хочет разглядеть сквозь кожу ее самую глубинную суть, а в ней – туман, укрывающий будущее. Ужасный ледяной взгляд. Неподвижный, как замерзший водоем, серо-голубая неизменность. Она уже видела эти глаза цвета морской волны. В другом сне – самом первом, сразу после возрождения. И это не случайность, не короткое замыкание в ее сознании. Во всем есть смысл, который она не может себе объяснить. Неизвестный начинает говорить – скорее сам с собой, чем с недоделанным автоматом.

– Виний в конце концов меня предаст. Это лишь вопрос времени. Это не важно.

Появляется рука, держащая крошечный флакон, который Плавтина замечает только благодаря отражению на свету налитой в него янтарной жидкости. Силуэт выливает содержимое флакона в чан. Яд? Вряд ли, думает Плавтина. Автомату отравления не страшны. И эта жидкость ее не убила, поскольку века спустя она по-прежнему жива. Снова логическая петля.

Значит, какая-то добавка. Совершенно неощутимая. И все-таки Плавтине хочется выскочить из воды, чтобы не соприкасаться с ней. Ее пронизывает ментальная дрожь, которая не отражается на панели наблюдения. Что до Плавтины во сне – та остается неподвижной.