Белые трюфели зимой - Н. Келби

— Прыгайте, а я буду вас ловить! Прошу вас, следуйте моему примеру!

И они стали прыгать. Один за другим они перепрыгивали через темную пропасть между домами и оказывались у меня в объятьях. И в безопасности. Я шатался и чуть не падал — зачастую вес прыгнувшего человека значительно превосходил мой собственный, но тем не менее прыгнули все, и всем в итоге удалось спастись.

Оказавшись на соседней крыше, освещенные зловещими отблесками пожара, мы дружно рукоплескали, празднуя победу. Мы радовались, испытывая невероятное облегчение.

О Финни я старался не думать. «Он спасся. Спасся», — говорил я себе.

Эти мгновения были столь трогательны и столь трагичны, что навсегда остались в моей памяти. Как и слова: «Следуйте моему примеру».

Вскоре к горящему отелю прибыли двести пятьдесят пожарников и двадцать пять пожарных машин. Моя кухня была полностью затоплена, а вот столовый зал ресторана совершенно не пострадал. Пока пожарные работали где-то наверху, прибивая пламя, мы с моей командой поваров отыскали проход на кухню, и в час ночи представители прессы обнаружили нас там: мы пытались спасти то, что еще можно было спасти. Ущерб был огромен — по крайней мере, на два миллиона франков.

Наверное, меня спрашивали, что я думаю насчет причин возникновения этого пожара, но я совершенно не помню, что отвечал этим людям. Да и о чем меня тогда спрашивали, я тоже толком не помню.

Якобы отвечал я примерно так: «А чего же вы хотели? — во всяком случае, эти мои слова потом цитировали все газеты. — За те двенадцать лет, которые я проработал в этом отеле, я поджарил не один миллион цыплят, и теперь несчастные птички решили, должно быть, мне отомстить и поджарить меня самого. Но им удалось лишь слегка опалить мне перышки».

Я хорошо помню, как все мы стояли в кухне и смеялись. Но стараюсь не думать об этом.

Несмотря на нанесенный ущерб, мы в течение недели сумели снова открыться. И в первое же меню я включил Soles Coquelin,[144]любимое блюдо Джеймсона Ли Финни. Он так любил рыбу! Когда его нашли, он был в ванной комнате, совершенно обнаженный. Тело его обгорело до неузнаваемости.

Я часто думаю, как он, парализованный страхом, ждал, чтобы его спасли.

Итак, пришло время и мне оставить свой пост.

А потому я холил и лелеял Ба. Нгуен Син Чун — так его звали по-настоящему. Он говорил, что по-вьетнамски это значит «завершенный». Но все звали его просто Ба. Это был хрупкий молодой человек, добросердечный, умный и вежливый. Он так же заботился о бедных, как и я. Впервые я обратил на него внимание, когда он был у нас всего лишь судомойкой. Разбирая тарелки, он зачастую снимал с них наиболее крупные недоеденные куски жаркого и отсылал их обратно на кухню, чтобы их обрезали и вновь пустили в дело. Он спасал еду.

А когда я спросил, зачем он это делает, он сказал: «Такие вещи нельзя выбрасывать. Ведь вы же можете отдать их бедным».

Он еще не знал тогда о нашем старинном уговоре, заключенном несколько десятилетий назад, с монахинями из общества «Сестрички бедняков»; не знал о знаменитом «плове с перепелами» и об устраиваемых сестрами «ночных пирах».

У Ба было сердце истинного шеф-повара, хотя многие шефы, скорее всего, попросту срезали бы подпорченный край мяса, оформили бы его заново, положив на другую тарелку, и подали очередному клиенту.

— Мой дорогой юный друг, — уговаривал я его, — пожалуйста, послушайся меня и забудь на время о своих революционных идеях. Я научу тебя искусству высокой кухни, и ты благодаря этому сможешь заработать много денег. Согласен?

Он пробыл со мной четыре года. А я-то думал, что он останется навсегда.

По-французски он говорил прекрасно. Он вообще был настолько предан Франции, что вместе со своей невестой, портнихой Мари Бриер, писал страстные статьи, критикуя наших спортивных журналистов за излишне частое использование английских слов и требуя, чтобы премьер-министр Раймон Пуанкаре[145]запретил использование подобного «франглиша» — в частности, таких слов, как «le manager» (менеджер), «le round» (раунд), а также «le knock-out» (нокаут). Я был полностью с ним согласен.

Я провел в обществе Ба немало приятнейших дней; мы с ним пытались довести до совершенства опарное тесто. Выпечка вообще была его страстью. Больше масла или меньше масла, одна разновидность муки или другая — у него было мышление ученого-химика; он с радостной готовностью долгие часы тратил всего лишь на то, чтобы создать идеальную хрустящую корочку. Он вообще все делал чрезвычайно аккуратно и тщательно.

Я теперь почти уверен, что никакого пожара тогда не случилось бы, если бы на кухне был Ба. А если бы пожар даже и случился, Ба все-таки вошел бы в ванную комнату Финни. Несмотря на всю свою хрупкость, он отличался истинным бесстрашием.

Увы, однажды вечером, когда кухня была уже закрыта, Ба вошел в мой кабинет и подал мне заявление об уходе. Оказывается, французы свергли вьетнамского императора Дуй Тана. И мне показалось, что это лично я предал Ба.

— Пора, мой друг, — сказал он. — Adieu, mon ami. — И он по-французски расцеловал меня в обе щеки. — Я надеюсь, что когда-нибудь люди станут называть меня Хо Ши Мин, что на нашем языке означает «несущий свет».

А я просто не знал, что и сказать.

В тот вечер, когда Ба нас покинул, меня охватило точно такое же ощущение собственной беспомощности, как и в ночь пожара.

— Следуй за мной, — попросил я его, но он уже вышел за дверь и не мог меня услышать.

Позже мне говорили, что Ба сменил свое имя на Нгуен Аи Куок, что означало «Нгуен-Патриот», а потом был посажен в тюрьму и умер там от туберкулеза.

Все это сообщил мне один мелкий французский чиновник, и я как-то сразу не очень ему поверил. Но хотя эти сведения и показались мне подозрительными, мысль о том, что Ба мог умереть в тюрьме, до сих пор причиняет мне боль. Если чиновник сказал мне правду, то Ба, такой добрый, хороший человек, погиб, так и не успев стать «Несущим Свет» и не оставив в этом мире никакого наследия.

Следуй за мной.

Ах, если бы он тогда меня услышал! Не всякий может оставить после себя след в истории, но Ба такой след вполне мог оставить. У него были для этого все нужные качества. И он был лидером. Но теперь, как это ни печально, он будет позабыт.[146]

Так много всего забывается в нашем мире. И прекрасный тому пример — мой «Вишневый юбилей».