Эвмесвиль - Эрнст Юнгер

Это они хорошо угадали: маркиза, без сомнения, являла собой образец как мужественной, так и реакционной личности. В ту ночь она вместе со своим супругом пересекала Елисейские Поля, где днем были зверски убиты более тысячи человек. Они видели пожары возле заградительных барьеров, слышали выстрелы и крики. На площади Людовика XV их остановил какой-то пьяный, похвалявшийся тем, что сегодня, дескать, он уже многих угробил, а сейчас спешит к Тюильри, «pour aller tuer les Suisses»[350].

Случаются ночи, когда сам воздух словно заряжен порохом. Есть также площади и улицы — главные артерии больших городов, — на которых вновь и вновь повторяется ужас. Что бы ни говорили мудрецы: пролитая кровь значит больше, чем тысячи дебатов в Конвенте. Она способна — на время — соединить несоединимое.

Тщетно супруг пытался успокоить маркизу, совершенно потерявшую голову. Она вдруг начала истошно кричать: «Да здравствуют санкюлоты, на фонарь роялистов, бей окна!»

Маркиза была, очевидно, не только мужественной, но и очень честной женщиной, ибо она описала в своих мемуарах случай[351], о котором другие на ее месте умолчали бы или просто забыли.

* * *

Вот в нескольких словах о пересылке текстов и их комбинировании. Вавилонская башня была разобрана на кирпичи, оцифрована и возведена снова. Игра в вопросы и ответы приводит к тому, что ты попадаешь на разные ярусы башни, в разные помещения, знакомишься с деталями ее внутреннего устройства. Этого достаточно для историка, который занимается историей как наукой.

Однако луминар может предложить большее. В катакомбах не только создавалась энциклопедия необъятных размеров, эта энциклопедия еще и активировалась. То есть история не только описывается, но и разыгрывается как спектакль. Ее как бы призывают войти в наше время; и она приходит — в виде целых картин и отдельных персонажей. В создании таких картин, видимо, принимали участие знающие — но именно как художники, — и даже ясновидящие, привыкшие вглядываться в хрустальный шар. Когда в полночь я цитирую одну из таких великих сцен, я как бы непосредственно участвую в заклинании духов умерших.

Конечно, у этого метода имеются и противники. Мой папаша, например, им не пользуется: это противоречило бы усвоенным им представлениям об исторической достоверности. Но насколько вообще достоверна история — — — например, у Плутарха? Великие речи царей и полководцев перед сражением? Разве Плутарх был тому свидетелем? Без сомнения, он сам вложил эти речи в уста своих героев. А почему бы и нет? Впрочем, в луминаре я часто слышу нечто гораздо лучшее. А вот источники той эпохи, когда человеческую речь начнут сплошь записывать с помощью автоматических устройств, будут на редкость скудными.

Как тексты, так и спектакли луминара очень помогают мне при изучении анархии — темы, которая для меня представляет особый интерес и которой я занимаюсь тайком. Я цитирую главных и второстепенных представителей теоретического и прикладного анархизма — начиная с «Пира семи мудрецов»[352]и кончая подрывниками и бомбометателями Парижа и Санкт-Петербурга.

В этой связи — еще одно замечание о луминаре, общего характера. Там, где в спектакле появляются персонажи, они часто обмениваются репликами, гениально вложенными кем-то в их уста. Однако в катакомбах, видимо, есть элита, которая стремится пойти еще дальше. Персонажи должны отвечать по собственному почину! Даже с технической точки зрения это представляется не совсем невозможным: это было бы высшей стадией автоматизма[353]. Существуют ранние разработки чего-то подобного — — — скажем, шахматные автоматы, искусно сделанные голуби и черепахи, Координатное ведомство Гелиополя[354]. Но, видимо, предусматривается большее, а именно — возвращение умерших к жизни. Это затрагивает другие сплетения: привязки к Фаусту, Сведенборгу, Юнг-Штиллингу, Райхенбаху и Хаксли[355]— к снова и снова повторяющимся попыткам снизить значение материи не только метафизически, но и — — — да, здесь-то и начинается проблема.