Жизнь русского обывателя. От дворца до острога - Леонид Беловинский

Подробнейшее описание расположенного в Елохове двора и дома московского довольно богатого купца конца XIX в. оставил С. Н. Дурылин. Приведем его в сокращении: «Широкие деревянные ворота, окрашенные в «дикий цвет» (серый. – Л. Б.), всегда на запоре. По бокам – одна фальшивая калитка, наглухо заделанная; другая, справа, настоящая: она тоже на запоре. Над настоящей калиткой надпись на дощечке: «Басманной части такого-то участка. Дом московского первой гильдии купца…». Над «фальшивой» – такая же дощечка с надписью: «Свободен от постоя»…

Звонок от нашей калитки был проведен к дворницкой, в конце двора, и надо было минуты две-три обождать, пока дворник в белом фартуке отворит калитку.

Двор был так широк и просторен, что впоследствии на нем был выстроен большой доходный дом, и еще осталось довольно места для просторного двора. От ворот к дому вела дорожка, убитая красным щебнем с крошечным мосточком через канаву для водостока…

По забору тянулось собачье строение – три домика-конурки для немалого собачьего населения двора: для грозного рыжего, как лис, и сильного, как волк, Полкана, для его собрата – черноухого Мальчика, для их родительницы, хитрой и вкрадчивой Розки, и для ее последыша – неуемного весельчака Щинки.

Полкан и черноухий были на цепи и спускались с нее лишь ночью; Розка и Щинка пользовались неограниченной свободой.

За купой тополей стоял курятник… с большим куриным, индюшачьим, утиным и гусиным населением, находившимся под командой «черной» Арины. Около избушки лежало на земле большое корыто – птичий водопой.

Перед домом был колодец. Воду из него брали для стирки, для мытья полов и т. п. Но для питья, для готовки кушанья, для солки огурцов признавали только одну воду – чистую мытищинскую, – ее ежедневно привозил водовоз и сливал во вместительные кади.

Дом был большой, двухэтажный, каменный… Отец купил его у какогото барина, ранее сдававшего дом под «Пушкинский лицей». Дом был без «архитектуры»: ни лицевых фасадов, ни фронтонов, ни колонн, но строен так, точно в нем намеревались не просто жить, а века вековать. Стены были широки, плотны, добротны, как в древнем монастыре. Половина нижнего жилья была на сводах, точно трапезная палата в таком монастыре. В старом доме, при «господах», под этими сводами помещалась кухня с широчайшей русской печью, а подле нее было помещение для челяди. Во второй половине нижнего жилья, отделенной от первой кирпичной стеною, было, при тех же господах, должно быть, жилье для каких-нибудь малых домочадцев: бедных родственников, приживалов, дворецкого – всех тех, кому не было прямого, открытого хода вверх, в господские апартаменты: низ с верхом не сообщался такой лестницей, по которой равные ходят к равным. Всего при отце внизу, что на сводах, было шесть комнат. Вверху – тоже шесть комнат.

Но семья отца была так велика, что и этих двенадцати комнат было маловато, и отец пристроил к половине переднего фасада деревянную, оштукатуренную пристройку, в которой вверху поместилась обширная столовая с девичьей, а внизу – большая кухня с чуланами. Старинная же кухня была превращена в прачечную, а две горницы для челяди – в «молодцовскую» для приказчиков и городских мальчиков…

Парадное крыльцо открывает перед нами деревянную лестницу, покрытую ковром, примкнутым к ступеням медными прутьями… Передняя невелика: в одно окно… Под окном – дубовый ларь, покрытый мохнатым ковром…

Из передней было три двери: в залу, в мамину спальню и в коридор, ведший в детскую и столовую…

Зала… была самая большая комната в доме, окнами в сад, и самая важная. К белым стенам были прикреплены бронзовые «настенники» – бра – со стеариновыми свечами; с потолка спускалась бронзовая люстра с такими же свечами. По стенам были чинно расставлены черные стулья и два ломберных стола, у окна в кадках – тропические растения. Посреди стола стоял дубовый стол, к которому семья собиралась за дневной и вечерний чай. В остальное время зала была пуста.

Раза три-четыре в году выносили из залы дубовый стол – и по паркету носились танцующие пары.

Но и эти пары, и семья за вечерним чаем – все это были гости в большой зале. У нее был настоящий Хозяин, никогда его не покидавший: большой старинный образ Спаса Нерукотворенного в правом углу. Перед темным Ликом горела неугасимая лампада…

Гостиная – большая комната; два окна на двор, два окна и дверь на террасу, выходящую в сад. В гостиной ореховая мебель, обита малиновым атласом; портьеры малинового бархата, перед диваном – стол под бархатной скатертью, в углу – рояль. Два маленьких столика служат зыбкими пьедесталами для статуэток. Одна – из золоченой бронзы – Александра II в неестественном для него величественном виде: в каске с фонтаном из перьев, с острой шпагой. Другая – из темной бронзы с прозеленью – Наполеон…

Перед окнами, выходящими в сад, и на окнах были расставлены пальмы, фикусы, панданусы, рододендроны, лилии. Это был маленький зимний сад, которым заведовал садовник…

Купчиха. 1820-е гг.

В гостиную, в укромный уголок, зачем-то закрался курительный столик об одну ножку, с маленькой бронзовой гильотиной для обрубки сигар…

С потолка освещала гостиную розовато-малиновая висячая лампа, обрамленная бронзовыми подсвечниками со свечами.

Гостиная была самая малообитаемая комната в доме. Мебель стояла в парусиновых чехлах… По утрам приходила в гостиную младшая сестра играть на рояле…

Нас не то что не пускали в гостиную, а отстраняли от игр в ней.

К тому же там висели царские портреты в золоченых рамах.

Было единственное время в году, когда гостиная становилась нашей комнатой, как бы второй детской: это на Святках, когда в нее – непременно в нее – Дед Мороз приносил елку.

А с весенним теплом гостиная становилась проходной комнатой: через нее все проходили на широкую, просторную террасу, выходившую в сад. Над террасой не было никакого навеса, только в самую жаркую межень лета растягивали над ней парусиновый тент. На террасе в летнее время пили чай и обедали. Там же стояла маленькая ванна; мы плескались в ней в летний зной…

Спальня была точь-в-точь таких же размеров, как гостиная… и мебель была в ней такая же, как в гостиной, только крытая кретоном в восточном вкусе. Одно окно было превращено в шкаф. В нем была отдельная полочка с лакомствами (пастила, смоквы, финики в арабских коробочках, сушеные абрикосы во французской изящной упаковке), но в нем же стоял особый маленький шкафик с лекарствами, на других полках помещался небольшой запас маминых книг… Около этого шкафа – окно; под круглыми часами и под шитой шерстью картиной, изображавшей румяную девицу, отдыхавшую под развесистым деревом, стоял мягкий диван…

Два передних угла спальни были заняты один – ореховой «божницей», другой – черным «угольником». В высоком узком «угольнике», в золоченой раме в виде вьющегося винограда, высились, один над другим, лики Трех святителей, Иверской Богоматери и Архангела Михаила. В божнице же хранилось много мелких икон и иконок – живописных, финифтяных, литых из серебра, резных из кипариса…