Наши дети. Азбука семьи - Диана Машкова

Первые робкие мысли о том, что, возможно, на этот раз удастся обойтись без жесткой и долгой адаптации, грели душу. Вот это будет феномен! Вдруг дети с сохранной привязанностью, которые осознают важность семьи, могут вот так гладко войти в новую семейную систему? Если ребенок не успел основательно хлебнуть госпитализма – говорят, необратимые изменения начинаются после четырех лет жизни в учреждении – вероятно, ему легче помочь? Гигантское количество личной энергии удалось бы сохранить, если только не пробиваться к ребенку через его отрицание и сопротивление. Когда человек сам ищет глубоких отношений и готов принять заботу и главенство взрослого, помощь ему становится не такой уж сверхзадачей.

Время покажет. А пока я просто наслаждалась моментом изо всех своих сил.

Буквально через пару недель Даня стал называть меня мамой.

Дети с опытом жизни в семье гораздо легче адаптируются к быту и правилам, когда обретают новых родителей. Однако пережитое неблагополучие не проходит бесследно: рано или поздно последствия психологических травм, жестокого обращения, пренебрежения нуждами начнут себя проявлять.

Обострение

В отношениях с Даней меня поначалу настораживало только одно – его способ привлекать к себе внимание. Не проходило и дня, чтобы с ним не приключалась какая-нибудь неприятность, связанная со здоровьем.

– Когда выходил из дома, состояние было мутное, – писал он мне, не успев даже добраться до колледжа, – сильно из-за этого нервничаю.

– Мутное состояние – это очень неприятно, – отвечала я осторожно, – поскольку вставать теперь приходится в шесть утра, спать надо ложиться около девяти вечера, чтобы организм успевал восстанавливаться.

– Угу! Но мне чёт нехорошо.

– В колледже есть медпункт?

– Нету.

– Очень жаль. Напиши, пожалуйста, когда доедешь, про свое состояние. Если совсем не сможешь сидеть на парах, будем решать.

На следующий день приходило уже другое сообщение.

– Левая нога вообще что-то непонятное творит.

– Что именно? – настораживалась я.

– Болит очень сильно. И такое чувство, что отнимается.

– Невралгия?

– Не знаю. Но я боюсь!

– Нужно записаться к врачу и показать ногу. Там мы все выясним.

– Ладно, – он сворачивал разговор, – ты, главное, не волнуйся. Я и так почти весь переломанный.

– Вот умеешь ты мать утешить!

Меня начинала раздражать его манера – давить на жалость. А главное, я пока недостаточно хорошо знала Даню и не могла определить степень реальной опасности. Действительно ли нужно бросать все и нестись к врачу? Или его многочисленные недуги – это проявление стресса и крик «я хочу внимания»? Поскольку домой он являлся неизменно о двух ногах, с целой головой и в том же виде, в каком уходил утром из дома, я старалась не сходить с ума, а успокоиться.

Решила, что если комплектность ребенка изо дня в день сохраняется, то вопрос лежит скорее в области психологии, чем медицины. Наверняка это был личный способ Дани выстроить со мной отношения. Если так, рано или поздно придется донести до него, что во благо это не работает. Скорее, наоборот.

– Черт! Я упал на льду на территории колледжа.

– Что-то сломал?!

– Не знаю. Но боооольноооо.

– Мне приехать в колледж?

– Нет, уже едет «Скорая».

– Ты можешь ходить?

– Не знаю. Мне девочки помогли до аудитории дойти. Но я умираааююю.

На этом моменте я делала вывод, что со сломанной ногой не походишь даже при поддержке девочек, и откладывала личный визит.

– Мне плохо! – писал он в следующий раз.

– Ты где?!

– В метро. У меня паническая атака!

– Выходи наверх! Выпей воды. Какая станция?

– «Спортивная».

Сеть пропала, и я металась, не зная, что делать – ехать к нему или подождать, чтобы понять, как будут развиваться события. Созвониться удалось через полчаса.

– Как ты себя чувствуешь?

– Вроде отпустило, – рассказывал он, – я нашел магазин, купил воды. Вот посидел сейчас на воздухе, стало легче.

– Отлично. За тобой приехать?

– Не надо, я сам.

После всех этих приключений я поняла, что мне нужно независимое мнение о состоянии Дани в те моменты, когда ему в очередной раз становится плохо. К счастью, в колледже был куратор, которому можно было время от времени написать и уточнить, что именно происходит. Однако это окно возможности открылось лишь ненадолго, и скоро вариант независимой экспертизы отпал.

Даня стал умирать, не откладывая и не выходя из дома. По утрам. Как только он делал попытку подняться с постели, ему становилось плохо. Сегодня тошнило. Завтра болело горло. Послезавтра ломило спину. Послепослезавтра появлялся ужасный насморк. Каждое утро начиналось с новостей о новых и новых болезнях. Волевым путем было принято решение уйти на неделю на больничный ради полного восстановления организма и его функций. Я сразу сказала, что лечимся по-настоящему: с промыванием носа, полосканием горла, без выходов на улицу, в магазин и тем более покурить. Даня согласился. Мне казалось, эта неделя даст нам обоим передышку, но страдания Дани все обострялись.

С Денисом я опасалась обсуждать эти постоянные боли, панические атаки, падения, застарелые переломы, болезни. Его уже и так не на шутку выводили из себя постоянные попытки Дани привлечь к себе внимание всеми мыслимыми способами – если не разговорами в духе радио, то сообщениями о своем предсмертном состоянии.

– У меня колет в спине, – жаловался Даня за столом, – как будто иголками. Не могу сидеть.

– Данья, опять страданья! – не удержавшись, мрачно рифмовал Денис.

– Что? – Даня смотрел на меня широко раскрытыми глазами, ища защиты.

– Ты же мужик, – резко пояснял муж свою позицию, – сколько можно ныть?

Я не всегда успевала среагировать и затушить пожар. Чаще Даня резко, с грохотом, отодвигал от стола стул и устремлялся в свою комнату, от души хлопая за собой дверью.

«Ну, начало-о-о-ось», – думала я печально и утыкалась в свою тарелку.

Надежда обойтись без адаптации улетучилась. Пора было снова подключать к работе с нашей веселой семейкой психолога. Зато теперь я окончательно поняла, откуда взялся такой внушительный список диагнозов в его медицинской книжке.

Очевидно, что одним из Даниных способов сконцентрировать внимание взрослых на себе были болезни. Он тщательно отыскивал в себе симптомы, сам искренне верил в них и рассказывал обо всем врачам. Теперь предстояло выяснить, что действительно необходимо лечить, а что пройдет само, когда отношения внутри семьи нормализуются и адаптация останется позади. Я не могла пока провести разделительную линию между тем, что можно назвать посттравматическим синдромом – последствия смерти бабушки, потери семьи, неудачи с первой приемной семьей, пять месяцев в учреждении – и реальной болезнью. Мне предстояло во многом разобраться, в том числе с помощью психологов и психиатров.