«Фрам» в Полярном море - Фритьоф Нансен

Жизнь идет своим мерным ходом, по-прежнему много разной мелкой работы. Вчера начали объезжать щенят[224], конечно, лишь троих: Барбару, Фрейю и Сузину; Гюлябранд неуклюж и худ как щепка; мы его пока от работы освободили. Вначале дело не ладилось; щенята бежали кто куда; но через некоторое время стали тянуть не хуже взрослых собак и сверх всякого ожидания работали неплохо. Квик, разумеется, показывала им благородный пример. Положить начало дрессировке щенят выпало на долю Мугста; эту неделю он «собачник». Эта обязанность исполняется всеми поочередно; каждый в течение недели возится с собаками и проезжает их до обеда и после обеда.

Настроение на корабле, по-моему, такое, что лучшего и пожелать нельзя. И это на пороге второй полярной ночи, которая, видимо, будет более длинной и более холодной, чем какая-либо из испытанных до сих пор человеком. С каждым днем дневной свет заметно убывает. Скоро он совсем исчезнет. Но настроение наше не падает. Наоборот, у меня впечатление, что становится еще веселее и оживленнее, чем когда бы то ни было. Не знаю, в чем причина; быть может, привычка. Надо признаться, что мы как сыр в масле катаемся. Продвигаемся, правда, медленно, но как будто наверняка вперед; всего у нас вдоволь, и живем сибаритами, окруженные всем комфортом цивилизации. Зиму эту, наверное, проживем еще лучше, чем прошлую.

Аппарат для нагревания плиты в камбузе служит безотказно; даже сам повар находит теперь, что это замечательное, приближающееся к идеалу приспособление. Теперь мы вообще топим внизу только «черным маслом» – и дешево и мило. Много тепла проникает ко мне наверх в рабочую каюту, где я нередко обливаюсь потом и вынужден сбрасывать с себя одну часть одежды за другой, хотя окно открыто и снаружи 20 с лишним градусов мороза.

Я высчитал, что керосина, который теперь у нас идет исключительно для освещения, нам хватит по крайней мере на десять лет, даже если мы будем жечь его, не стесняясь, по триста дней в году. Но в действительности мы жжем его вовсе не так много, так как значительную часть дня у нас горит электрический свет; вдобавок и здесь тоже один раз в году бывает лето – во всяком случае так оно называется. Даже если учесть возможность несчастного случая, например, какая-нибудь из бочек с керосином даст течь, все же нет основания скупиться на освещение; каждый может брать столько, сколько ему нужно.

Что это для нас означает, может понять лишь тот, кто в течение целого года мучился угрызениями совести всякий раз, когда уходил поработать или почитать в своей каюте и зажигал там лишнюю лампу, в чем, в сущности, необходимости не было, поскольку он мог бы остаться в кают-компании и пользоваться там общей лампой.

Уголь пока не употребляется ни для чего другого, кроме печки в кают-компании. Зимой будет разрешено жечь его сколько угодно. Это во всяком случае составит ничтожный расход в сравнении с нашим запасом, превышающим 100 тонн, который, по существу, не потребуется нам до той поры, пока «Фрам» не станет пробивать себе путь сквозь льды по ту сторону полюса, если только не случится чего-либо непредвиденного.

Поддерживать теплоту помогает натянутый над кораблем тент[225]. Непокрытой оставлена только часть кормы позади капитанского мостика, чтобы оттуда можно было широко обозревать окружающие льды.

Что касается меня, то могу сказать, что чувствую себя сверх ожидания отлично. Время – хороший учитель. Меня уже не гложут тягостные настроения. Не признак ли это апатии? Быть может, я совсем ничего не буду чувствовать, когда пройдет так лет десять? Нет, иногда тоска возвращается с прежней силой, и сердце как бы разрывается на части. И чего стоит эта постоянная мысль о том, все ли живы и здоровы дома! Одно можно сказать: наша жизнь – великолепная школа терпения.

И все же невозможно полностью примириться с этой жизнью. Это и в самом деле не жизнь и не смерть, а что-то среднее: никогда и ни в чем нет спокойствия, а только постоянное ожидание чего-то; ожидание, в котором, быть может, пройдут долгие годы. Чувствуешь себя иногда, как юноша, который предпринимает впервые морское путешествие. Жизнь на судне не по нему, жестоко страдает он от приступов морской болезни, тесные каюты судна кажутся ему хуже, чем темница. Но где-то там, вдали, лежит юг, страна юношеских мечтаний, искушающая его своей светлой улыбкой. Наступит время, и он вступит полуживой на берег. Найдет ли он свой юг? Увы, как часто море выбрасывает путника на берег бесплодной пустыни!».

«Воскресенье, 7 октября. Сегодня вечером прояснилось; звездное небо и северное сияние. Это вносит маленькое разнообразие после однообразной облачной погоды с частыми метелями, посещавшими нас последние недели. Мысли приходят и уходят. Я не могу забыться и не могу уснуть. Всюду тишина; все спят. Раздаются лишь мягкие шаги вахтенного, охраняющего безопасность судна, да ветер треплет и свистит в снастях и тенте, а за стеной тикают часы, они медленно рубят на части время.

Выйдешь наверх – там черная как уголь ночь. Далеко-далеко в вышине мерцают звезды; на темном небосклоне порхает северное сияние, а вокруг светится сквозь мрак однообразная ледяная равнина. Какая невыразимая пустота, заброшенность, как бесконечно далеки мы от всех забот и треволнений человечества, от всех его стремлений! Что представляет собой жизнь, если она так изолирована? Странный, бессодержательный процесс; человек становится машиной, которая ест, спит, пробуждается, снова ест и снова спит, мечтает и грезит, но не живет по-настоящему. Разве не такова наша жизнь здесь?

Или, быть может, такое самоизгнание в безнадежную пустыню для того, чтобы еще сильнее тосковать о жизни, которую ты покинул, – это лишь один из подвигов вечного мученичества, новая ошибка заблудшего человеческого духа? Или я трус, или боюсь смерти? О, нет! Просто тоска овладевает человеком от этих ночей со всей их красотой и душа рвется из этого бесконечного застывшего мира льдов. Когда подумаешь, до чего коротка наша жизнь, вспомнишь о том, что ты ушел от нее по доброй воле, что другое, «верное до гробовой доски» сердце терзается в полном неведении о твоей судьбе… О, род человеческий, чудны пути твои! И разве мы не похожи на клочья пены, беспомощно носимые по бурному морю».

«Среда, 10 октября. Итак, мне исполнилось тридцать три года, не больше и не меньше. К этому не прибавишь ничего, кроме того, что жизнь идет и никогда не повернет назад.

Все сегодня были трогательно внимательны ко мне, устроили большой праздник. Первый утренний сюрприз – кают-компания, украшенная норвежскими флагами. Только над местом Свердрупа повешен «униатский флаг» объединенной Швеции и Норвегии. От моей двери вплоть до двери Скотт-Хансена протянулся вымпел, на котором крупными буквами значилось Fram. Когда я вошел в кают-компанию и все, поднявшись с мест, поздравили меня с днем рождения, получилось весьма торжественно. Выйдя на палубу, я увидел, что на бизань-мачте тоже развевается флаг.