Хвост виляет собакой - Ларри Бейнхарт

Это был один из тех дней, когда у президента намечалось много встреч – но ничего шокирующего или заслуживающего особенного внимания. Дэвида впустили чуть раньше 9:00. В календаре встреч президента значились министр торговли и Д. Кравиц. В примечаниях говорилось, что обсуждается вопрос о важности развлекательного программного обеспечения как одного из важнейших предметов экспорта, сразу после авиации. Ничто не указывало на то, что министр почти сразу же ушел, а Кравиц задержался.

Оставшись наедине с президентом, Кравиц рассказал об условиях Саддама Хусейна. Тот хотел получить доступ к западному оружию и оружейным технологиям. Он хотел денег.

Деньги вперед. Ни то, ни другое, по мнению Кравица, не станет причиной разрыва сделки. Это не были большие деньги. По крайней мере, пока. Несколько миллиардов долларов. И их можно было не включать в бюджет.

Буш почувствовал облегчение. Вся эта фантазия с бюджетом вышла из-под контроля. Это была фикция, утка в десять раз больше воздушного шара на параде в День благодарения. Ни одно слово о нем не имело отношения к реальности, но каждый раз, когда он поднимался в воздух, все поднимали шум.

Деньги пойдут Саддаму в качестве займа.

– Нам даже не придется брать кредит, – сказал Кравиц. Он уже нашел несколько швейцарских и итальянских банкиров, готовых помочь. – Нужно просто поручиться за него.

Дэвид собирался получить несколько очков с обеих сторон. Банковское дело приносило новые и интересные перспективы.

– Я бы предложил Министерство сельского хозяйства, – сказал Кравиц. Он практически цитировал сценарий Пандара. – Гарантировать займы на сельскохозяйственные кредиты. Это выглядит так, будто деньги идут нашим фермерам – что вполне вероятно, ведь им приходится покупать масло в довесок к оружию. Это одновременно расплывчато и здраво.

Затем он перешел к основным пунктам. Не важно, чем закончится война – победой, поражением или ничьей. Саддам хотел в любом случае получить гарантию того, что он сам выживет, что его страна останется в целости и по крайней мире в ее нынешних границах, что ему обеспечат достаточную военную силу для поддержания этих границ, а также для подавления любой попытки переворота или восстания диссидентских меньшинств. Саддам вообще сравнил свою потребность в вооруженных силах для удержания курдов в узде с тем, как Америка сдерживает своих чернокожих. Он сказал это по-приятельски, как бы отпустил замечание, призванное вызвать чувство товарищества у одного поставленного главы государства к другому. Сопоставление было неудачное, но понятное, поскольку иракец воспринимал полицию, армию, службу национальной безопасности и национальную гвардию как отдельные части одной силы, а не отдельные подразделения, как это делают американцы. Тем не менее Кравиц решил не делиться этой догадкой, поскольку не счел ее важной.

Наконец, было несколько более мелких моментов. Первое: мировая цена на нефть должна была не резко, но уверенно вырасти. Второе: Саддам хотел иметь прямой доступ к средствам массовой информации – мировым, то есть американским – на протяжении всей войны. Он хотел иметь возможность попасть на телевидение в прайм-тайм и передать свое послание американцам, арабам и всему миру.

Кравиц уже проконсультировался с Биглом по второму пункту по зашифрованному каналу из представительства США в Риме.

Бигл влюбился в эту идею. «Чисто как у Капры», – заявил он. Фрэнк Капра отвечал за создание американских пропагандистских фильмов во время Второй мировой войны. Монструозные образы японцев и немцев он создавал по мотивам их собственных фильмов. Оба народа гордились своими блицкригами и стремительными завоеваниями, чувством расовой гордости и чистоты. Они, особенно немцы, блестяще запечатлевали эти чувства на пленке. Капра был в восторге от этого[125].

– Соглашайтесь, – посоветовал Кравиц президенту. – Этот человек разбирается в телевидении хуже Майкла Дукакиса. Он из другого века. Поверьте мне. Чем больше он будет пользоваться телевизором, тем больше себе навредит. Бигл в восторге. Он уже представляет себе, как Саддам с напыщенным видом расхаживает вместе со своими штурмовиками по горящим руинам покоренной страны.

Перед рассветом, на холмах Калифорнии, проснулась Магдалена Лазло. Небо только-только начало светлеть. Рядом с ней было пусто. Она потянулась, зная, что его там нет, и положила руку на подушку, где до этого покоилась его голова. Это был сентиментальный жест. Хорошо, когда рядом есть мужчина, по которому можно скучать.

Пытаясь сохранить это настроение, держа руки так, чтобы буквально прижимать его к груди, она облачилась в халат и спустилась на кухню. По пути вниз она услышала шум. Она похолодела, и ощущение того, что она прижимает к себе грезу о защитнике-любовнике, покинуло ее стремительно, как призрак при свете дня. Но через мгновение она почувствовала аромат варящегося кофе. И другие запахи. Бекон на сковороде, хлеб в тостере. Затем послышался голос чернокожего мужчины, который тихо говорил и смеялся.

Она двигалась бесшумно, чтобы незаметно смотреть и слушать. Сначала она не знала, что побудило ее к этому. Потом она поняла, что хотела увидеть отца с сыном. Она задумалась о себе и потрогала свой живот. С самого начала своей активной половой жизни, она то и дело пользовалась противозачаточными средствами. Но не всегда. Забеременеть ей было нелегко. Если бы не они, то произошел бы уже не один несчастный случай. Но нет. Не вышло даже с мужем. Поэтому ей было так легко сказать «да, кончи в меня», поэтому она не боялась, по крайней мере, беременности и ее последствий: прерванной карьеры, растяжек, обвисшей груди и живота, расширения бедер, дряблых ягодиц и груза ответственности. И конечно, самого ребенка, который потом будет цепляться за тебя двадцать или тридцать лет. Ей следовало бояться – она откинула волосы назад – ведь это безумие – не бояться другого. Болезни. Может быть, она просто отрицала ее существование? Или же в ней была сильна та жилка, которая искренне уповала на рождение или смерть, и ей это нравилось, потому что зачем тогда этим вообще заниматься.

У нее было имя для этой части себя. Так же, как некоторые мужчины дают клички своим пенисам – потому что часть обычно ведет за собой целое, а человек гордится тем, куда эта часть его приводит, включая глупые и опасные места. Мария Магдалина было очевидным, но секретным именем для этой стороны себя, и Мэгги нравилось выпускать Марию на камеру – святую блудницу, дерзкую, порочную, уязвимую, опасную. Опасную прежде всего для самой себя. Именно это качество, это ощущение работы без страховки, заряжало магией ее актерскую игру. Не ремесло, не скулы, не сиськи, а смелость. Смелость быть уродливой, грубой, жалкой, глупой, испуганной, властной, порочной, сукой, дрянью, недотрогой, святой. Смелость найти в