Собрание сочинений. Арфа и бокс. Рассказы - Виктор Голявкин

– Ведь я на драматических курсах училась, у меня ведь способности к сцене были большие, милые мои. Когда я экзамен сдавала, куклу представляла, то получила пятерку, не надо забывать! И еще я читала басню Крылова «Волк и Ягненок». Там есть такие слова: «Как смеешь ты, наглец, нечистым рылом здесь чистое питье мое мутить с песком и илом…» А Ягненок отвечает: «Когда светлейший Волк позволит» (это Ягненок говорит), и еще я читала монолог Годунова, у меня есть тетрадка, нам Муров преподавал, а Муров сейчас седой старик… Был еще Туганов, однофамилец тому Туганову, а потом был еще жокей Туганов… Я вам продолжу басню…

– Мы знаем эту басню, – деликатно прервал отец, а она сказала:

– Ну и что? Знаете – еще послушайте. Велика важность.

И отец сказал:

– Ну, валяй.

– Ну и буду валять, – сказала мама, – не смей меня перебивать!

Мы с отцом подмигивали друг другу и не мешали матери рассказывать, как настоящие мужчины. Отлично мы сидели своей семейкой, всегда бы так!

Потом мама поведала, как отца надули спекулянты с каким-то сахаром, какой он простодушный, доверчивый, добрый человек, а папа отмахивался и повторял:

– Нечего вспоминать зады.

– Мы собирались сварить варенье… – рассказывала мама, и действительно это оказалась очень забавная, смешная история, и я хохотал от всей души, и отец тоже смеялся сам над собой.

Потом мама понесла свое неподражаемое, только она могла такое выдать – непонятно, в шутку или всерьез:

– Твой отец написал фуги Баха, – сказала она, – но их у него украли, и осталась одна обложка…

– Что ты несешь? – не выдержал отец. – Разве могли у меня быть фуги Баха?

– А что, разве не было у тебя фуг Баха? – спросила она невозмутимо. – Значит, я ошиблась…

– Я играл на барабане в оркестре вместе с Рудольфом, – обратился ко мне отец, – и если твоей матери нравится ворошить мое прошлое…

Мать засмеялась тоненько и выпила, довольная, еще вина.

Я думал, опять начнется – в такой день, чемпион родного города, – но все обошлось.

Мать села за рояль, и пошли романсы.

После тренировки я зашел в библиотеку, поднялся на второй этаж в отдел искусств. Когда-то я был там записан, листал альбомы, смотрел Кончаловского, а потом стал ходить в «Спартак».

Отдел помещался в антресолях. Облокотишься о перила и глядишь себе вниз с балкончика на читальный зал.

Знакомых в зале не оказалось.

Я попросил альбом репродукций и назвал свою фамилию.

– О, я о нем слышал! – сказал рядом стоящий человек.

– Вы его знаете? – спросила библиотекарша.

– Да, я услышал о нем при необычных обстоятельствах, – ответил тот.

– Каких обстоятельствах? – спросила старушка.

– Чрезвычайных обстоятельствах.

Он слышал обо мне! Я смотрел на него, а он загадочно улыбался. У него была седая бородка, никогда и нигде я его не видел, ни при каких обстоятельствах.

– Он на Кончаловском помешался, – сказала про меня библиотекарша. – Рано ему еще Кончаловского читать. Придет и спрашивает: «Нет ли у вас еще чего-нибудь о Кончаловском?» Читал, читал Кончаловского, а потом пропал. – Старушке хотелось поговорить.

– Кончаловский – хороший художник, – сказал он с улыбкой, – но молодой человек приобретает Сурикова.

– Скорей всего, вы что-то путаете, – сказал я.

– Молодой человек был у меня в гостях, но не застал. Оставил мне записку и ушел.

– Какую еще записку? – сказал я.

– Не будем вспоминать, если молодой человек этого не желает.

– Ай-ай-ай, в гостях был и не помнит! – сказала старушка.

– Молодой человек очень спешил, но, несмотря на это, все-таки оставил мне записку.

– Ай-ай-ай, – сказала старушка и пошла искать мне альбом репродукций.

С лица его не сходила улыбка. Но я так и не сообразил, в чем дело, пока он не сказал:

– Посетили великие художники.

Трах мне по башке этими словами! Я все понял. Он! Моя записка! При свете фонарей он выходил из мастерской, слегка сутулый, а мы с Гариком следовали за ним…

Великие художники… Воры. Появится сейчас старушка, начнет расспрашивать…

– Мама показывала твои рисунки… – сказал он.

И ему она показывала рисунки! Ну что мне с ней делать?!

Что делать мне сейчас?..

Принесли альбом, но смотреть его не хотелось. Заслуженный художник сел рядом со мной.

– Кончаловский – хороший художник, – сказал он.

– А Рембрандт? – спросил я.

– Рембрандт – хороший художник, – сказал он с улыбкой.

– А Шишкин?

– Шишкин тоже хороший художник.

– А Касумов – хороший художник?

– Касумов – хороший художник, – сказал он с улыбкой.

– А Репин?

– Конечно, хороший художник.

Он кончил листать книгу, поднялся, вернул ее и вышел.

Я догнал его на улице и спросил:

– А Брюллов – хороший художник?

– Хороший художник, – сказал он с улыбкой.

– А Серов?

– Хороший.

– А вы?

– Я заслуженный художник, – сказал он с улыбкой.

– Ну а Леонардо да Винчи? – спросил я.

– Слушай, что ты от меня хочешь? Леонардо да Винчи – хороший художник. Зато ты – великий художник. Что тебе еще от меня надо?

Я проглотил слюну и поперхнулся.

Заслуженный художник отправился с улыбкой по своим делам, а великий художник остался стоять на месте в полнейшем смущении.

Но долго стоять в полнейшем смущении мне не хотелось, и я отправился за ним. Я догнал его, чтобы объяснить, почему я к нему залез, до какой степени нужны мне были краски, а костюм я у него не брал.

Он свернул в павильон «Воды – соки», я дожидался его у дверей. Мне показалось, прошло порядочно времени, и я решил проверить, не пропустил ли его случайно. Мы встретились глазами, и он подозвал меня.

– Чего? – спросил я.

– Будешь пить?

– Спасибо.

– Потом будешь говорить спасибо. Что хочешь пить?

– То же, что и вы.

– Очень хорошо!

Он взял два стакана томатного соку, и мы с ним выпили.

– Хороший сок, – сказал он.

Я с ним согласился.

– Свежий сок.