Молодой Сталин - Саймон Себаг-Монтефиоре

Что делал Сталин летом 1916-го? Скорее всего, он покинул Курейку из-за новой беременности Лидии. Этим объясняется неопределенность рассказа Мерзлякова, подозрительная, но и деликатная. Возможно, опять случился конфликт с братьями Перепрыгиными: когда Сталин в начале осени вернулся, то переехал от Перепрыгиных к Алексею Тарасееву. Затем он возвратился к Перепрыгиным: пятнадцатилетняя Лидия была уже на большом сроке. Судя по всему, Сталин ушел в загул: он побывал у друзей даже в Енисейске и Красноярске, но местные считали, что он хотел придумать, как избежать женитьбы на малолетней беременной любовнице2. В 1916 году гниение, начавшееся с головы империи, дошло и до других ее частей: сибирская полиция потеряла бдительность. От всех полицейских и конвоиров удавалось ускользнуть, вспоминал Бадаев.

На войне дела обстояли хуже некуда. Император уехал из Петербурга (город, избавляясь от “германского” звучания, переименовали в Петроград) в Ставку верховного главнокомандующего. В Петрограде на хозяйстве осталась неумная, неврастеничная, ничего не смыслившая в государственных делах императрица Александра. По наущению Распутина, бездарных шарлатанов и наживавшихся на войне дельцов она нанимала и увольняла еще более коррумпированных и неспособных министров. Никто еще не знал, что трехсотлетнему правлению Романовых осталось несколько месяцев.

В октябре 1916 года Сталин – марксист-фанатик с больной рукой – был призван на военную службу, как и его товарищи по ссылке. Он больше десяти лет уклонялся от призыва. Военной машине Романовых явно не хватало живой силы, раз она мобилизовала ссыльных. И Сталин, и местные власти понимали, что медицинская комиссия забракует солдата с такой травмой руки. Туруханцы рассказывают, что Сталин уговорил Кибирова внести его в список призывников и выдать “фальшивую справку”. Возможно, это надувательство он подстроил еще во время летнего вояжа. Может быть, он вызвался добровольцем, чтобы избежать женитьбы и сократить срок пребывания в Курейке?

“Кибиров… составил первую партию из девяти ссыльных для отправки в Красноярск”, – пишет Вера Швейцер. Сталин в Курейке не задержался. Он наскоро попрощался, одной крестьянке, заботившейся о нем, подарил “фотокарточку с надписью и два пальто”. Его и других призывников провожали “как образцовых патриотов”. Вместе с Мерзляковым он отправился в Монастырское.

После его отъезда, где-то в апреле 1917-го, Лидия родила сына Александра. Она долго не сообщала об этом его отцу, а Сталин никогда не пытался с ней связаться. Но каким-то образом он узнал о ребенке: сестрам Аллилуевым он рассказывал, что в последней сибирской ссылке у него родился сын. Но ни отцовских чувств, ни даже сентиментального любопытства он не испытывал.

Итак, Сталин бросил сына. Но Туруханск в каком-то смысле сделал из него русского. Возможно, грузинская экзотика не перенесла сибирского мороза. В Кремль он пришел уверенным в себе, бдительным, бесстрастным одиночкой – сибирским охотником. Генералиссимус Сталин говорил правду, когда в 1947 году писал человеку, с которым рыбачил в Курейке: “Я еще не забыл Вас и друзей из Туруханска и, должно быть, не забуду”. Лучше всех сказал Молотов: “В Сталине от Сибири кое-что осталось”[183].

Около 12 декабря 1916 года Кибиров собрал вместе две партии ссыльных – всего двадцать человек, – чтобы отправить их в Красноярск. “Среди других призывников и Сталин”, – писал Свердлов. Его самого миновала славная участь погибнуть на каком-нибудь забытом поле сражения на Восточном фронте, потому что он был евреем (один из немногих плюсов романовского антисемитизма). Товарищи упрашивали Сталина помириться со Свердловым и подать ему руку. Сталин отказался.

Призывники проехали настоящим парадом на оленьих упряжках – по улицам, украшенным флагами. Ссыльные махали мандолинами и балалайками. Всем им выдали “сибирские сакуи (шубы), оленьи сапоги (бокари), такие же рукавицы, шапки оленьи”, вспоминает еще один призывник – Борис Иванов. “По одному человеку сидели мы в санях, на которые было положено нечто вроде люльки из полотна”. Полицейские сопровождали эту процессию, которая двигалась по замерзшему Енисею мимо двадцати пяти селений: всем селянам предписывалось предоставить солдатам “постель, пуховые подушки (пуху там было много), молоко, рыбу, мясо. <…> В некоторых поселках мы останавливались по несколько дней”.

Сталин сразу взял на себя роль лидера и решил, что “торопиться некуда”. “Не хотели уезжать, так как устали с дороги, да и что нам было торопиться на военную службу? – вспоминает Иванов. – “Немцам на котлеты еще успеем попасть!” – говорили ссыльные. Так и Сталин рассматривал этот вопрос”.

В одном селе ссыльные “устроили две-три вечеринки”. Сталин запевал. Полицейские жаловались на разгул и телеграфировали Кибирову. Тот “прислал телеграмму: пришлю казаков. Мы ответили ему телеграммой же: ждем твоих казаков. Конечно, в составлении телеграммы активное участие принимал и Сталин”. Он сумел превратить путь на войну в почти что двухмесячный пьяный дебош на оленьих упряжках. По дороге веселые ссыльные отметили Новый год – 1917-й.

Наконец примерно 9 февраля сани прибыли в Красноярск. Полиция под честное слово отпустила ссыльных на несколько дней – искать себе квартиры; затем о них доложили военному начальству. Сталин поселился у большевика Ивана Самойлова. Из Ачинска к нему приехала Вера Швейцер. Она рассказала ему, что Спандарян умер.

Сталин посетил медицинскую комиссию, которая признала его “негодным к военной службе” из-за руки. Это вышло удачно – но для будущего верховного главнокомандующего факт, конечно, неудобный: сам он считал себя настолько же солдатом, насколько и политиком. Когда Анна Аллилуева в воспоминаниях, вышедших сразу после Второй мировой войны, написала, как Сталина “забраковали”, он ей этого не простил.