Мы против вас - Фредрик Бакман

Примерно тогда же в больнице Хеда сцепились двое старичков. Один посчитал, что ждал внимания врача дольше другого. Обиженный проворчал: «Черти бьорнстадские, построили бы уже собственную больницу. Хватит нашу соплями мазать».

Все это ничего бы не значило, не произойди оно все той же осенью и зимой. Может быть, страсти поутихли бы сами собой, если бы не предстоящая в конце года встреча команд. Но она приближалась. Хед и Бьорнстад ждал еще один хоккейный матч.

Как-то утром, незадолго до того самого матча, двое хедцев приехали на бьорнстадскую фабрику в поисках работы. Оба давно ее потеряли, у обоих были дети, и, когда новые владельцы назначили им собеседование, для них это стало подарком свыше. Мужчины оставили машину возле фабрики. Когда они вернулись с собеседования, машина была разгромлена. Кто-то – один или несколько человек – изуродовали дверцы и просунули в окна здоровенный сук. Свидетелей, конечно, не нашлось, хотя поблизости и стояли несколько человек в черных куртках. На водительском сиденье, среди осколков стекла, валялась записка: «Бьорнстадская фабрика – для бьорнстадцев».

Может быть, тогда все и началось.

А может быть, все началось, когда группка хедцев вскоре после этого случая собралась обсудить план мести. Они хотели нанести удар по Группировке. Хотели отнять у черных курток что-то им дорогое. «Подпалить бы их», – проворчал один парень. Может быть, на самом деле он не имел в виду поджог. Но один из его друзей отозвался: «Пожалуй, так и сделаем».

Трудно хранить тайны в раздевалке. Какие бы то ни было.

Тренировки в ледовом дворце Хеда становились раз от разу все напряженнее. Все реже о бьорнстадцах говорили как о людях, все чаще звучали выражения типа «зеленавки». Или «мишутки, с которых пора шкуру спустить». Или «суки». Или «сраные пидоры». Все, похоже, ждали, что громче всех станет возникать Вильям Лит, но он по какой-то причине делался все молчаливее и тише.

Когда товарищи по команде спрашивали, с чего он стал такой скромный, Лит отвечал, что он «просто хочет сосредоточиться на хоккее». Ответа получше у него не было. Странные дела происходили с ним той осенью и зимой; чем больше остальные ненавидели друг друга, тем больше уставал он сам. Вильям так долго злился – злился на тренировках, злился в школе, злился дома, – что в конце концов у него больше не осталось сил на злость. «Сосредоточься на хоккее!» – говорила мама, ласково трепля ему волосы. Так он и сделал.

Вильям все больше отдалялся от команды, тренировался усерднее и в одиночестве. Он познакомился с девушкой из Хеда и начал по вечерам с ней встречаться. Однажды Давид, тренер, вызвал Вильяма к себе в кабинет. Вручил ему бумажку с телефоном агента элитного клуба из высшего дивизиона. «Они интересуются тобой, хотят, чтобы ты позвонил». Вильям уставился на бумажку; Давид обошел вокруг стола и положил руки ему на плечи: «Я вижу, ты в последнее время сосредоточился на хоккее. Отказался от всей посторонней ерунды, от всякой хрени, от ссор… отлично! Вот почему тобой интересуется этот клуб. Вильям, ты можешь кое-чего достичь, ты можешь далеко пойти! Но знай: я буду бороться за то, чтобы ты и дальше играл в моей команде. Ты готов в следующем сезоне стать капитаном?»

А потом Давид сделал нечто ужасное. Кое-что, что совершенно уничтожило молодого человека, который страшился показывать свои чувства. Давид сказал: «Я горжусь тобой, Вильям». Выйдя из кабинета, Вильям сразу позвонил маме.

Трудно хранить тайны в раздевалке. Когда Вильям вернулся, все тут же стали поздравлять его. Конечно, он был горд, но он заметил, как замолчали при его приближении товарищи по команде. Словно не хотели, чтобы он услышал их слова.

После тренировки возле ледового дворца оказались две машины, в которых сидели молодые люди с татуировкой-быком и в толстовках-худи. Двое товарищей Вильяма по команде – достаточно молодых, чтобы рваться в драку, и недостаточно мастеровитых, чтобы им было что терять, – вышли из раздевалки и направились прямиком к машинам.

– Вы куда? – спросил Вильям.

Один из парней обернулся:

– Чем меньше ты знаешь, Вильям, тем лучше. Ты слишком важен для команды, не мешайся в это дело. Ты нужен нам на льду!

– Что вы задумали? – растерянно спросил Вильям.

Парни с татуировкой-быком не ответили, но один из товарищей Вильяма по команде не смог скрыть своего восторга.

– Посмотрим, хорошо ли горит шкура! – прокричал он.

Машины уехали. Вильям остался. Один.

* * *

На допросе в полиции хедцы приведут кучу оправданий. Один скажет, что они не собирались поджигать все здание, что они думали подпалить только дверь и потушить, если огонь слишком разгорится. Другой – что они хотели только «проучить», третий – что они «просто пошутили». Никто из них не знал, что на втором этаже «Шкуры» находится жилая квартира, где в ту ночь спала Рамона.

* * *

Магган Лит приехала забрать сына из ледового дворца Хеда, как забирала его после каждой тренировки. Она привезла бутерброды и протеиновые смузи, положила его снаряжение в багажник и по дороге домой крутила его любимую музыку. Но Вильям как воды в рот набрал.

– Что с тобой? – спросила мама.

– Ничего… ничего. Просто… из-за матча стремаюсь, – пробормотал Вильям.

Он притворился, что это в самом деле так, Магган притворилась, что поверила. Они не хотели причинить боль друг другу. Потом они ужинали, слушали, как отец рассказывает о прошедшем дне на работе, посмеялись, когда сестра Вильяма рассказала о своем школьном дне: она открутила крышки солонок на учительском столе в столовой. Учителя стали солить еду, а крышки-то и упали! Подучил ее Вильям. Магган собралась отругать ее как следует, но девочка заливалась таким радостным смехом, что у Магган не хватило на это духу.

В тот вечер Вильям внимательнее наблюдал за родителями, пока те сидели за столом, ели и болтали. Он отлично знал, что бьорнстадцы думают о его семье: отец «такой скупердяй, что, когда срет, – говна жалеет», а мать – «хоккейная я-же-мать». Может быть, так оно и было, но Вильям знал и другую правду о своих родителях. Им ничего в жизни не давалось даром, все приходилось брать с боем, они хотели дать своим детям то, чего не имели сами: возможность распоряжаться собственной судьбой, не сражаясь каждый день за выживание. Иногда они заходили слишком далеко, но Вильям прощал их. Этот мир создан не для милых и кротких. Милых и кротких выжмут и выбросят, в этом Вильям мог убедиться, глядя на тот же Бьорнстад.

После ужина он смотрел с сестрой мультфильм. Когда сестра родилась, врачи сказали, что с ней что-то неладно. На самом деле нет, просто сестра была особенная. Характеризуя ее, другие люди обходились названием синдрома – но не Вильям. Для него она была такая, какая есть. Самая добрая девочка в мире. Когда сестра наконец уснула, Вильям отправился в подвал, где занялся силовой тренировкой. Но из головы не шли слова: «Посмотрим, хорошо ли горит шкура!!!» Никак не шли. Поэтому Вильям надел красный тренировочный костюм и крикнул маме, что пойдет побегает. Магган Лит надеялась, что он просто нервничает.