Обреченный царевич - Михаил Попов

Гость остановился, не решаясь войти и оглядываясь. Обошел строение по кругу, нашел древний на вид жертвенник с грубо выбитым углублением посередине и желобом для оттока крови. Над камнем столбом стоял мушиный рой. Совместный гуд, издаваемый жирными, звонкими мухами, был здесь правящим звуком. Неподвижный воздух сдвинулся, и ноздрей сочинителя запахов коснулся дух загнившей в жертвеннике крови. Испытывая сильнейшее желание удалиться, и быстрым шагом, Сетмос тем не менее вошел внутрь, заранее кривясь, готовя себя к любой неприятности.

Внутри было не слишком темно, под потолком залы имелось несколько узких вертикальных окон, как в финикийском лабазе. Справа у стены возвышалось сооружение, похожее на алтарь, слева у стены была длинная, широкая каменная скамья. На ней лежал спиной ко входу закутавшийся в плащ огромный человек. «Человек» – так именно и подумал Сетмос, ибо мысль его не смогла назвать лежащее женщиной. Таких видывать ему не приходилось, перебери хоть все странствия. Шесть, а то и семь локтей в длину. И торчащие из-под плаща ноги с такими жилистыми икрами.

Но, если это мужчина… Ему никак не положено быть тут! То, что кутается, лишнее доказательство, что на скамье запретный гость, проникший сюда тайно и не желающий, чтобы его разглядели. У госпожи Бесоры завелся сожитель?! Но из каких мужчин, если им здесь не положено бывать?! Может, это кто-нибудь из «царских друзей» прилег отдохнуть после того, как отдал долг Аварису? Нет, сам себя одернул Сетмос, такого не бывает. Они никогда не задерживаются и на лишнее мгновение и очень боятся, что их заподозрят в желании задержаться, ибо это и позор, и подозрение в возможном предательстве.

Сделалось так тихо, что стало слышно мушиное пение над окровавленным жертвенником там, снаружи.

Что же было делать в этой ситуации? То, что она чревата чем-то непредсказуемым, ощутить можно было просто кожей. Сетмос уже давно выскользнул из каменной гробницы и быстро спустился вниз по склону под защиту разросшегося жасмина. Хека остался стоять и даже мысленно принюхивался к опасной тайне, что, возможно, скрыта в лежащем человеке. Сетмос-Хека едва заметно пятился, стреляя глазами по сторонам, стараясь определить, кем он замечен и чем ему это грозит.

И тут раздался низкий, хриплый, но вместе с тем несомненно женский голос:

– Ты торговец благовониями?

Если бы у Хеки не перехватило горло от неожиданности, он обязательно солгал бы, но тут против своей воли не сделал этого.

– Не торгуешь ли ты еще чем-нибудь, кроме благовоний?

И тут Хека промолчал, с горлом все уже было в порядке, но теперь перебивались одна другою мысли, и он не мог выбрать, какую произнести вслух.

– Нет ли у тебя зеленого дурмана или смолы дерева сит-хта?

Хека не слыхал таких названий. Кто знает, может, в запасах колдуна есть и этот дурман, и эта смола. Он мысленно ощупывал мешки и шкатулки, разложенные им накануне вдоль стены своего жилища. И вдруг ему показалось, что гигантская женщина участвует в этом осмотре вместе с ним. Вместе с ним развязывает веревки, засовывает свою руку в распахнутые лари, принюхивается громадной ноздрей к раскупоренному кувшину.

Раздался тяжелый, растянутый чих, как будто она и в самом деле чего-то нюхнула, и длинная фигура на каменной скамье волнообразно колыхнулась.

– Приходи вечером, торговец благовониями, и приноси свои дары.

Дары?

Сетмос-Хека поставил табурет перед строем своих краденых сокровищ. Долго сидел, подперев культею подбородок и пощипывая пальцами уже весьма отросшую бороденку. О том, чтобы уклониться от приглашения госпожи Бесоры, не могло быть и мысли. Но вот что она имела в виду под словом «дары»? Свою основную работу – составление маскирующего запаха – он уже сделал. У него был целый короб сиреневого порошка, отбивающего запах едкого любовного пота женщины.

Но он не спешил объявлять, боясь, что с этим его значение в глазах писцов упадет. Теперь ему предстояло решить задачу посерьезнее. Что такое «зеленый дурман»? Что это за дерево сит-хта? Одно и то же растение может называться по-разному на разных языках, это ведь понятно. Смола… Вот в этом ящике есть всякая. Серая, белая, черная горная смола, смола «масло Гора», смола желтая каменная для превращения в пыль, лечит, кажется, одеревенение конечностей. Или слепоту? Здесь что? Толченые соцветия химуса, мягкий ливийский уголь, молока фаюмского угря. Только как все это действует? В тысячный раз Хека поддельный вознес проклятия Хеке подлинному. Скрыл, все скрыл, жадный безумец! Как готовится «львиная вода»? Хека много раз видел, что принесенный охотниками товарищ, находящийся в предсмертном бреду, испив этой жидкости, вдруг приходил в себя, мог встать, хватался за копье и хотел немедленно мстить потоптавшему его носорогу.

Но не все порошки и смолы были для него полной, глухой загадкой. По поводу некоторых у него были вполне определенные подозрения. Эти средства надо было лишь испытать. Собственно, именно идя путем таких, не вполне даже осмысленных проб, он отыскал смесь, угнетающую человеческое тело до такой степени, что душа становится мягкой и покорной. Князь Камос, которого он всего лишь рассчитывал избавить от гнойной сыпи подмышками, неожиданно оказался рабом составленного наугад зелья. Сетмос-Хека решил, что раз все равно есть время (не то, что прежде, когда он был на опасных побегушках у Аменемхета) и возможность изготовить для себя несколько лекарственных приспособлений, усилить свою незаметную оснащенность на случай непредвиденных поворотов судьбы, надо это сделать. Вдруг против него начнут интриговать, вдруг ему захочется покинуть этот, пока вполне гостеприимный, кров? В таких ситуациях лучше иметь что-нибудь за душой на всякий случай. Когда б змея не была ядовита, то оказалась бы совершенно беззащитна перед всяким зверем.

Но для проверки нубийских смесей требовались люди, которые согласились бы принимать внутрь лекарственные составы или обязанные это делать. С этим была трудность. Послушав Воталу, Хека решился было попросить и для себя несколько женщин, которых не жалко, все равно подвергаемых научному терзанию обсидиановыми лезвиями хирурга. Сетмос готов был обещать, что в его опытах женщины не только не будут уродоваться, но и даже болеть сильно не будут. Максимум рвота или облысение, что при здешнем обычае брить голову даже и не недостаток. Но Хека вовремя спохватился. Чтоб выпросить женщин, надо было открыть суть замысла писцам. Он успел убедиться, что глупцов среди них нет и легким враньем их внимания не отвести. Госпожа Бесора со своими непонятными интересами открывала в этом отношении некоторые возможности.

Хека решительно развязал заветный, из кожи молодого бегемота мешок, где, он знал наверняка, хранились самые драгоценные гадости черного колдуна. Зажег все светильники, начистил мелом весы и углубился в темное священнодействие. Его медленный однорукий труд был никем не потревожен, кроме отдельных женских криков из ночных глубин гарема.

Утро застало его спящим на глиняном полу посреди хранилища. Повсюду виднелись следы ночных стараний. Пахло тяжело и разнообразно. На грязном деревянном столе у высокого вертикального окна стояла гранитная грубая миска, на треть наполненная коричневатой жижей.