Флейшман в беде - Тэффи Бродессер-Акнер

И как-то зимней ночью, в хэмптонском доме, она наконец повернулась лицом к Тоби и согласилась на вожделенный для него развод. Детям они сказали прямо перед тем, как Тоби должен был съехать с квартиры. Когда он съехал, Рэйчел осталась в квартире одна. Первые две недели она сидела с детьми дома, чтобы помочь им адаптироваться. В первую неделю Солли мог спать только в ее кровати. Забрав Ханну из лагеря, она вела ее с собой на йогу.

А по ночам, когда дети засыпали, она была свободна. Она больше не обязана была ни перед кем отчитываться. Она ходила в одних трусах и лифчике, с налепленными на подбородок полосками для очищения пор, смотрела по телевизору реалити-шоу, ковыряла в носу и оставляла посуду немытой, поскольку теперь это не выглядело как фактический приказ кому-то другому помыть посуду. Предположительно после развода человек должен депрессовать и страдать. Только не Рэйчел. Рэйчел выкинула из головы всю эту катастрофу. Она отбыла свой срок. Теперь ее любили такую, как есть, а не такую, какой она должна была стать по мнению другого человека. Ее понимали. Ей было страшно жаль всех, кто хранил верность построенной им жизни только потому, что сам ее построил. У нее двое детей – душевная, остроумная, энергичная Ханна и искренний, умный, любознательный Солли. Она наконец сможет уделять внимание своим детям, не боясь ранить самолюбие мужа.

Потом Тодд Леффер сказал ей, что видел Тоби вечером где-то в ресторане с женщиной, и она поняла, что пора с ним поговорить. Она была на работе, но все уже ушли домой. Она позвонила Тоби и сказала, что хочет с ним поговорить.

«Что еще такое?» – спросил он.

Она сказала, что собирается открыть филиал в Лос-Анджелесе.

«Ты что, издеваешься надо мной?»

И он замолчал, пока она пыталась объяснить ему, почему это хорошо. Она не хотела унижаться, объясняя, что больше не может выносить нагрузку, связанную со школой, и все, что из-за школы от нее требуется. Она не могла сказать Тоби, что наконец готова жить так, как считает нужным, и учить детей уверенности в себе. Разве это не хорошая новость? Он сможет наконец отдохнуть от постоянной круговерти. Он сможет жить рядом с родителями, и его дети поближе познакомятся…

«Перестань вести со мной переговоры», – сказал он. Она только сейчас поняла, что, возможно, он пьян. В телефоне слышались какие-то фоновые шумы. Он в ресторане или баре. Черт.

«Если я не вовремя…» – начала она.

«Тебе даже сейчас не терпится поднасрать мне во всех аспектах?»

Она извинилась. Сказала, что не знала, что он не дома. Ей было грустно думать о том, что он сейчас с другой. Где-то в глубине души она до сих пор не смирилась с тем, что ее брак распался. Где-то в глубине души ей было невыносимо, что Тоби больше не ее. Да, свобода ей нравится. Да, развод был правильным шагом. Она всегда думала, что развод – результат ненависти, но ее гнев никогда не проистекал от ненависти. Он проистекал от разочарования, что любимый человек настолько неправильно ее понимает. Они были очень разные, но росли вместе. Он был ее первой великой любовью.

«Ты вечно извиняешься, – сказал он. – Мне оказалось не по силам одновременно воспитывать детей и учить тебя быть человеком. Езжай в свою Калифорнию. Но детей ты не возьмешь. Езжай. Серьезно. Они даже не заметят, что тебя нет».

И бросил трубку.

В ту ночь Сэм прислал ей эсэмэску, что в последний момент взял два места на ближайшие выходные в «Крипалу» и что они успеют к началу курса, если выедут завтра очень рано. Рэйчел все не могла оправиться от того, каким жестоким стал Тоби. Она вообще не могла заснуть. Последнее время в ее жизни происходило слишком много всего, и от возбуждения она совсем мало спала. Сначала ей нравилось, что она может допоздна смотреть всякий мусор по телевизору и никто к ней за это не цепляется. Но постепенно до нее дошло, что ей даже не хочется спать. Точнее, что она не может спать. Она будто забыла, как засыпают. Казалось, сон совсем рядом, но его не схватить – как механический кролик на собачьих бегах.

Она уложила вещи для поездки в «Крипалу». Чтобы отвезти детей к Тоби, дождалась более-менее приличного часа, но все же достаточно раннего, чтобы Тоби еще спал, потому что не хотела его видеть. Через час Сэм забрал ее из дома. Они ехали в Массачусетс молча. Она пыталась не плакать, но она ужасно устала, а от усталости всегда плакала. «Перестань портить мне настроение», – сказал Сэм. Она посмотрела на него. Он ведь это добродушно сказал, правда? Она слишком устала, чтобы понять.

Добравшись до ретрита, они занялись сексом, но Рэйчел едва замечала, что происходит. Потом они трахнулись еще два раза, всё на протяжении двадцати минут. У Тоби потенция как у молоденького, но даже он так не смог бы. Рэйчел и Сэм записались на занятия йогой и сеансы массажа, а Рэйчел еще на индивидуальные занятия с тренером по дыхательной медитации. Дышать ее учил мужчина с длинными рыжими волосами и без бровей. Он сказал, что если дыхание перехватывает в легких или в трахее, ей надо понять, где это происходит, и прокричать через это место.

«Прокричать?» – переспросила она.

«Верьте моему слову», – сказал он.

Она дышала, пропуская воздух вверх и вниз по телу, и дыхание перехватывало практически везде. Сначала она только подвизгивала, но потом заорала в полный голос. Потом – еще. Сначала ее крики были тоненькими и неуверенными, но когда тренер стал показывать руками на ее теле, что крики должны рождаться дальше горла – в грудине, в солнечном сплетении, – она нырнула глубже и принялась издавать мощные отвратительные утробные звуки. Один был для Тоби. Один – для Ханны, зараженной от матери болезненной потребностью в любви и принятии. Один – для Солли, который думал, что в этом мире ему разрешено быть самим собой.

И один, самый громкий, – для нее самой, за все, что ей пришлось вынести в жизни. За то, что у нее не было ни единого шанса, за то, что ее никто никогда по-настоящему не любил. Да, вот оно. Ее никогда не любили по-настоящему. Ни родители, ни бабушка, ни, если по-честному, Тоби.

Прошла только половина занятия. Рэйчел уже икала от рыданий. Когда занятие кончилось, она записалась на все часы терапии криком, какие были свободны завтра.

За ужином она нашла Сэма. Ей не терпелось рассказать, как странно она провела вторую половину дня, но он, сердитый на нее, глядел в телефон не отрываясь.

«Что такое?» – спросила она.

«А то, что я думал – с тобой будет повеселее. Я думал, ты будешь у меня под рукой. Я не ожидал, что ты предпочтешь орать три часа вместо того чтобы, я не знаю, отвисать со мной».

Она попыталась объяснить ему, что происходило на занятии, какой это был катарсис и какой изменившейся она чувствовала себя после. «Меня никто никогда не любил, – сказала она. – Я поняла: все, что со мной не так, – это потому, что меня никто никогда не любил».

Он даже не поднял взгляд от телефона; все это ему было совершенно не интересно. Когда она рассказывала о бизнесе, он говорил, что его это заводит. Но сейчас она увидела у него в глазах что-то похожее на презрение. Она испугалась. Она встала из-за стола и вернулась в номер.