История героя: Огонь наших душ - Yevhen Chepurnyy

Высоцкого, и засмеялся. «Стоп! Не сметь следовать худшему из тропов о попаданцах! Хуже было бы только начать безудержно прогрессорствовать, клепая всякие безумные вундервафли из местных материалов. Например, воткнуть на мою джонку лисели и бом-утлегарь[1]. Последний очень к ее носу подошел бы, на котором бушприта сроду не водилось.»

Из мыслей о его сложной попаданческой судьбе бледного эльфа вырвало легкое нарушение спокойного ритма его восхождения. В очередной раз ухватившись за рукоять ледоруба, он слегка вздрогнул от обжегшего его даже сквозь перчатку холода насквозь промерзшего металла.

«Что за?» удивленно подумал гламфеллен. «У ватнировских инструментов ручки деревянные были. С чего вдруг эта внезапная трансмутация?»

Он поднял взгляд, и еще больше удивился — ледорубов перед глазами торчало двое. За третий, воткнутый пониже, он держался другой рукой.

«Не, мои ледорубы начали размножаться. Поздравляю любящую чету ледорубов с, внезапно, ледорубом,” с неуместной веселостью подумал эльф.

Кое-что необычное обратило на себя его внимание — скалолазный инструмент, за который он держался, и не думал нагреваться от тепла его руки, да и вообще, при ближайшем рассмотрении, оказался не ледорубом, а нестандартной формы клевцом, порядком вмерзшим в лед.

«Вселенная наградила меня за отказ от песен Высоцкого этим магическим оружием,” с легким удивлением отметил Кьелл. «Все же придется использовать техники ци на этом подъеме, пусть и не для читерства.»

Применив самую малую толику усиления, он аккуратно высвободил артефакт из ледового плена и отправил его в вещмешок.

***

Восхождение Кьелла на ледяную стену продлилось добрые полчаса. Ватнир безнадежно обогнал его: когда бледный эльф только перевалил через край, годлайк уже страховал первого поднимающегося — Алота. Через некоторое время вся компания отдыхала от альпинистских упражнений, разведя костерок и согреваясь заваренным на нем чаем из листьев хапа.

— А ты даже не преувеличил особо, Ватнир, — устало бросил Кьелл, дыша паром над своей кружкой. Страхуемый им Эдер попытался сорваться пару раз, задав другу и командиру работы. — Чуть ли не бегом по этой стенке взбежал. Как используешь свой выигрыш?

— Я пока недостаточно тебя знаю, чтобы спрашивать что-то конкретное, так что просто давай свой самый стыдный секрет, — продемонстрировал безгубую улыбку годлайк.

— Ну, даже и не знаю, — пожал плечами гламфеллен. — Я безумно влюблен в королеву Хуана Онеказу II, вот. Бабочки в животе, учащенное сердцебиение, страдания одинокими вечерами, все дела.

— Не, это не считается, — неторопливо проговорил Эдер. — Об этом весь корабль знает. Давай секрет, который еще не всплыл.

— Ты-то чего встряешь? Ты вообще в споре не участвовал, и на стену эту въехал на моем горбу, — удивленно приподнял брови Кьелл, и непоследовательно добавил: — Что же, одной Майе не сообщили? А то она до сих пор ко мне подкатывать пытается.

— Об этом ты у наших женщин спроси, — ответил дирвудец, отхлебывая из своей кружки. — Сплетни — не мое занятие.

— Ага, и ты предлагаешь заняться ими мне, — фыркнул Кьелл. — Ладно, вот вам один из моих секретнейших секретов. Моим первым серьезным успехом как сайфера было убеждение моего брата Йорана в том, что нательное белье нашей старшей сестры Асы — замечательный головной убор. Причем, внушение я произвел так, что он и не подозревал, что это был я. Следующим утром он щеголял в обновке на семейном завтраке. Мама и папа имели с ним очень долгую и очень странную беседу после этого.

— Я знал, что ты разумный опасный, но даже и не думал, что настолько, — покачал головой Эдер под смешки товарищей. — С этого дня ты не услышишь от меня ни единой шуточки в свою сторону, Кьелл. Неохота очнуться в «вороньем гнезде», одетым в одно белье Иррены, или что-то в этом роде.

— Не, тебе опасаться нечего, — отмахнулся бледный эльф. — Для подобного меня надо достать настолько же, насколько это удалось Йорану, а ты и на одну тысячную моего старшего братишки не тянешь.

— Значит, есть куда стремиться, — философски пожал плечами блондин. — Как насчет тебя, Ватнир? У тебя тоже большая семья, или наш командир один такой среди бледных эльфов?

— Нет, — глухо бросил тот, и отвернулся. Кьелл неожиданно потянулся вперед и отвесил Эдеру крепкий подзатыльник.

— Прости его, — обратился бледный эльф к годлайку. — Он не знает.

— Да ладно, — вздохнул римргандов сын. — Чего уж там. Видишь ли, Эдер, когда в семье гламфеллен рождается годлайк Белого Аурокса, это большое счастье для всей семьи. Кроме самого малыша. Его передают на воспитание священникам Римрганда, которые обучат юного избранника божества всему, что только может ему понадобиться в его жизни во славу Зверя Зимы… фоккин гамлир скьитхейлар[2], — зло сплюнул годлайк. — Худшие годы моей жизни я провел в компании этих стервятников. Смешное дело, — он подергал один из колтунов белой шерсти, торчащей из-под костяной маски его лица. — О стыдном секрете я спросил тебя, Кьелл, а день откровений устроил сам. Никогда и ни с кем об этом не говорил, — он отрешенно покачал головой.

— Ну, ты и правда узнал мой стыдный секрет, Ватнир, — хмыкнул тот. — Я не виноват, что эти вот сплетники, которых ты видишь перед собой, уже всем его растрепали.

— Гм, да, извини, Ватнир, — потер затылок Эдер. — Нехорошо получилось. А за рукоприкладство я тебе потом отомщу, Кьелл, так и знай.

— Я провел несколько лет на Казувари, — неожиданно сказал Константен, — сражаясь с другими соискателями милости Галавэйна. День за днем — бой на арене, потом сон, потом бой вне арены, снова сон, снова бой, на арене, или в лесах, или в песках этого проклятого острова… Худшие, и одновременно лучшие деньки моей жизни. Кровь и вино лились рекой, боевые подруги и искательницы острых ощущений одаривали победителя — меня, — своим вниманием по вечерам, а утром все начиналось по новой. Я сбежал от этой жизни, только чтобы понять, что она так и не отпустила меня. Простите, что скрывал это от вас, друзья. Я думал, мое прошлое — тяжкое бремя, но, послушав Ватнира, понял, что я всего лишь получивший пару щелчков по носу молокосос. В конце концов, мои старики все еще где-то там, в Дирвуде, — дварф с меланхоличным выражением лица дернул себя за заиндевевший ус.

— Ну, гладиаторское прошлое тебе никто не вменит в вину, Константен, — Кьелл