Между прочим… - Виктория Самойловна Токарева

все-таки дали, – напомнила я.

Это известная история о том, как наши не хотели давать премию фильму «Восемь с половиной». Но жюри отстояло.

– Да, да… первый приз. И меня несли на руках ваши режиссеры: Кусиев (Хуциев), Наумофф… и кто-то еще. Я испытывал определенные неудобства, потому что они все были разного роста.

Феллини не мог закончить воспоминания патетически (несли на руках). Он включил самоиронию: неудобно было существовать на весу. Какие-то части тела заваливались и провисали.

– Вот вам и кино, – сказала я. – Напишите об этом.

– Думаешь?

– Уверена.

– Я напишу три страницы. Передам тебе через Клаудию. Ты дополнишь и пришлешь мне обратно.

Федерико хочет как-то подключить меня к работе. Вернее, он думает, что я этого хочу.

Правильно думает.

Свой первый фильм двадцать лет назад я делала с режиссером К. В режиссерском ряду он был на первом месте от конца, то есть хуже всех.

Второй фильм я делала с режиссером С. – этот занимал второе место от конца. Хуже его был только К.

После работы по моим сценариям эти режиссеры «пошли в производство», перебрались в середину ряда. Середняки. Впереди них много народу. Позади тоже.

Моя мечта поработать с мастером, который был бы на первом месте от начала. Впереди никого. Только Господь Бог.

А если не суждено по тем или иным причинам – я напишу этот рассказ.

Зачем? А ни за чем. Просто так.

Принесли сырное мороженое.

– Я должен позвонить. – Федерико посмотрел на часы.

– Куда? – ревниво спросила я.

– Кариссима! Бамбинона! Я забыл тебе сказать – у меня, помимо основной семьи, есть еще четыре: в Праге, в Женеве, в Лондоне и в Риме.

– Дорогой! Учитывая твое давление, я остановилась бы на трех семьях. Та, что в Праге, – не надо.

Федерико ушел. Я спросила:

– Что такое кариссима?

– Кара – дорогая, – объяснила Клаудия. – А кариссима – очень дорогая, дорогушечка.

– А бамбинона что такое?

– Бамбино – ребенок. Бамбинона – большая девочка.

– В смысле толстушечка?

– Нет. В смысле выросший человек с детской начинкой. Можно так сказать? – уточнила Клаудия.

Так можно сказать обо всех нас, шестидесятниках. Седеющие мальчики и девочки. Бамбиноны. После сталинских морозов обрадовались, обалдели от хрущевской оттепели и так и замерли на двадцать лет. А наши дети, те, кто следом, – они старше нас и практичнее. Им дано серьезное Поручение: весь мир насилья разрушить до основанья. А затем…

Рим оплывает, как сырное мороженое. Купола дрожат в знойном воздухе. Как мираж. Кажется, что, если хорошенько сморгнуть, все исчезнет.

В Москве было ветрено.

Я беру сумку на колесах и иду в магазин. В магазине никого нет, потому что нет продуктов. Единственное, что продается: масло в пачках, хлеб и минеральная вода. Все нужные вещи: можно намазать хлеб маслом и запить минеральной водой. Вот тебе и обед без затей. Необязательно есть осьминогов в собственных чернилах.

Я беру пять бутылок минеральной воды. Сумка раздувается и дребезжит на ходу.

При выходе из магазина я встречаю соседа, художника кино. Это живописный, одаренный человек. Алкоголик. Сейчас он в запое, чувства обнажены, и он шумно радуется, увидев меня.

– Я тебе помогу, – рыцарски забирает мою сумку, с готовностью толкает перед собой и, конечно, роняет.

Сумка валится с грохотом, как будто упал вертолет. Художник смущен, смотрит на меня сконфуженно.

– Иди отсюда. – Я делаю небрежный жест, будто отгоняю собаку. – Ты мне мешаешь…

Художнику обидно и надо как-то выйти из положения, не потеряв достоинства.

– Я гениален тем, что я вас покидаю! – объявляет он и идет прочь, четко ставя ноги, как самолюбивый слепой.

Я поднимаю сумку, заглядываю внутрь. Осколки бутылок, вода, во всем этом плавают хлеб и пачки масла.

Я достаю кусок стекла, опускаю рядом с сумкой.

Мимо меня идет пожилая женщина.

– Ну куда, куда? – возмущенно вопрошает она. – Всю Москву обосрали.

Я возвращаю стекло обратно в сумку.

Надо найти мусорный бак. Я озираюсь по сторонам.

Передо мной, через дорогу, гольф-клуб «Тумба». Какой-то господин Тумба закупил кусочек земли, огородил, посеял на нем травку и организовал гольф-клуб. На валюту. Играют преимущественно японцы.

Покой. Тишина. Здоровье.

Зеленое поле поднимается по пригорку вплоть до церковки. Красивая старинная церквушка, построенная двести, а то и триста лет назад.

Интересно, а церковку тоже закупили?

Между прочим…

Интервью

1

– А какие были отношения в писательской среде между теми, у кого была удача и кому не повезло?

– Зависть – очень сильное чувство. Как сказала Галина Волчек: «Зависть – сродни материнству». Не по благородству, а именно по силе чувства.

У меня был такой случай, я раньше о нем не рассказывала. Я поехала в город Марбург с делегацией писателей. В делегации – два мужика, в смысле писателя. Не хочу называть их имена, но когда-нибудь обязательно озвучу. Один из них – гей, другой – пьяница. У каждого по одной книге, переведенной на немецкий язык. Книги – неплохие, но мало. В количестве – одна штука.

Мы пришли в какой-то зал для выступления. Там стоял стол, и на нем выложены наши книги. У гея и пьяницы – по одной книге, а у меня девять. Мы все – примерно ровесники, но урожай разный.

В чем причина? Пьяница пил. Гей веселился. Кстати, «гей» по-французски значит «веселый». А я любила писать и тратила на это занятие большую часть своего времени.

Когда мои коллеги обнаружили такую разницу: один к девяти, в них все закипело бурыми парами. Я это увидела, но сделала вид, что не увидела.

Далее было выступление. Все вопросы задавали мне, вернее, почти все. Кое-что спросили у пьяницы. И у гея тоже спросили.

Выступление кончилось. Мы расселись по машинам. Я – возле шофера, гей и пьяница сзади.

– Ты печаталась в журнале «Плейбой»? – спросил гей.

«Плейбой» – сугубо мужской журнал, но иногда в нем печатали просто литературу и щедро платили. Я эротических рассказов никогда не пишу и не понимаю тех, кто это делает. Вернее, понимаю: им больше нечем привлечь внимание. В «Плейбой» я отдала рассказ с описанием природы в стиле Тургенева – рассказ скромный и традиционный.

– Может, и печаталась, – ответила я.

Пьяница задышал и злобно проговорил:

– Мало вас Гитлер жег в печах. Но ничего, мы еще настроим печей, мы еще поставим вас в очередь.

Гитлер истреблял евреев и цыган – тех, у кого не было места на земле. А также геев – у которых в определенном смысле тоже не было места на земле. Я никогда не задумывалась, кто