Игрушки дома Баллантайн - Анна Семироль

Ева хмурится, трет виски ладонями. Смотрит в сияющие голубые глаза близнецов и с ужасом понимает, что она ничего не знает о тех, кого нянчила с самого рождения.

— Не бойся! — мурлычет Сибил. — Ты же наша. Мы тебя любим. Ты можешь с нами играть.

— А мама? Папа? Алан? — осторожно спрашивает Эвелин.

Уильям поджимает губы, качает головой.

— Они не поймут.

— Папа поймет, — возражает Сибил.

— Хочешь, чтобы нас разлучили? — строго спрашивает Уильям, обернувшись.

Сибил испуганно смотрит на него, потом на Еву.

— Нет-нет-нет! Ева, ты же не скажешь им?..

Вместо ответа она обнимает их, ерошит мокрые кудри.

— Все в песке, — вздыхает Эвелин. — Пошли окунемся — и домой.

С воплями и гиканьем близнецы несутся к воде, скачут в волнах, брызгаются. Ева заходит в океан по плечи, отталкивается от дна, ложится на спину и слушает. Ей всё кажется, что рокот, доносящийся издалека, стал звучать иначе. Словно глубина пытается говорить с ней.

— Ответь, что мне делать? — спрашивает девушка вслух. — Кто мы такие? Почему мы способны на то, чего не могут другие? Почему это успокаивает меня, а не пугает? Скажи, кто ты и что хочешь от нас?

Волны покачивают ее тело, мягко ласкают кожу. Легкий бриз касается губ.

— Поговори со мной, — шепчет Ева. — Я не боюсь.

Океан тихо вздыхает, баюкая в сильных ладонях дитя человеческое.

— Не сегодня, — слышит Ева голос Уильяма. И тут же ему вторит Сибил: — Всему свое время.

Домой все трое возвращаются такими тихими и уставшими, что Элизабет тут же чует неладное.

— Уильям, Сибил, переодевайтесь — и бегом в гостиную! Мы с папой хотим с вами поговорить. Ева, останься, пожалуйста.

— Да, мам, — вздыхает старшая дочь.

Элизабет поправляет воротничок домашнего платья, присаживается на стул в кухне.

— Родная, ты выглядишь очень усталой и подавленной. Что с тобой?

— Ничего особенного. Плохо спала ночью, перекупалась, только и всего.

— Ты все же мой ребенок. Меня не обманешь.

Эвелин вздыхает, придумывая, что ответить, чтобы сошло за правду, и нервно выдает:

— Этьен не отвечает на телефонные звонки. Ни вчера, ни сегодня с утра. Мне, оказывается, не все равно. Мам, завтра я еду в Нью-Кройдон. Вернусь послезавтра утром.

— Надо ли тебе это? Я имею в виду, что Этьен, скорее всего, просто занят, возможно, его нет в городе. А ты поедешь…

— Надо, — отрезает Ева.

— Как знаешь, — улыбается Элизабет. — Ты уже взрослая, сама решаешь.

По лестнице с грохотом наперегонки сбегают близнецы в рубашках нараспашку и коротких штанишках, пролетают мимо кухни к входной двери, но окрик мамы вынуждает их остановиться:

— Кажется, я кому-то что-то говорила. Или мне почудилось?

С кислым видом Сибил и Уильям возвращаются обратно и идут в гостиную. Чинно садятся на софу, складывают руки на коленях. Ева не сдерживается, прыскает в кулак. Мать оглядывается на нее, укоризненно качает головой.

— Я бы хотела, чтобы ты тоже присутствовала.

— Мам, мне-то зачем? Мне не двенадцать, я знаю, чем мальчики от девочек отличаются. Ну… в теории. — Она вздыхает, закатывает глаза. — Ну ладно, ладно! Только я буду читать!

Близнецы выслушивают мать молча, не перебивая. Элизабет долго рассказывает, почему неприлично братьям и сестрам мыться в одной ванне и спать в одной постели, почему девочкам надо носить платья, а мальчикам — брюки и почему надо слушаться родителей. Эвелин зевает, прикрываясь книгой. Брендон тайком наблюдает за ней и прячет под ладонью ехидную улыбку.

Спустя полчаса Элизабет все-таки иссякает. Устало смотрит на детей и спрашивает:

— Хорошие мои, я надеюсь, вы поняли, что я вам хотела сказать?

Эвелин отрывается от книги и с любопытством косится на брата с сестрой. И с удивлением видит в голубых глазах близнецов готовые пролиться слезы.

— Мы поняли, — глухо начинает Сибил. — Мы поняли, что для того, чтобы мы вели себя, как требуют глупые приличия, вы заставите нас носить разную одежду, мыться порознь и запретите касаться друг друга и спать без одежды в одной кровати.

— Мама, что плохого в том, что мы всегда вместе? — выкрикивает Уильям. — Мы — одно! Какое зло в этом? Мы всегда были вместе, мы хотим оставаться вместе и впредь! Кому и как мы мешаем?

— Кто придумал, что взрослым можно все, а детям — только то, что решат позволить взрослые? — перебивает брата Сибил. — Думаете, только взрослые умеют любить?

«Сибил, Уильям, успокойтесь! — хмурясь, отрывисто жестикулирует Брендон. — С каких пор слово родителей перестало быть для вас законом?»

— С тех самых, как вы решили нас разлучить! — кричит Уильям, сжимая ладонь сестры.

— Никто вас не разлучает, родной! — испуганно машет руками Элизабет. — Просто будьте благоразумны…

Близнецы ударяются в слезы. Обнимаются, утыкаются друг другу в плечи и так крепко цепляются за одежду, что стиснутые кулаки белеют. Брендон щелкает пальцами, привлекая внимание Евы.

«Милая, придется тебе поспать с Сибил, пока они не смирятся. Уильяма мы с мамой возьмем к себе. Элси, раз все вот так поворачивается, давай подумаем о разных школах с августа. Уильяма можно отдать в кадетский корпус. Элси?..»

Она молчит и смотрит на плачущих детей. И по ее лицу видно, что ей сейчас куда больнее, чем им. Она осторожно подходит, кладет ладони на вздрагивающие светлые вихры.

— Солнышки мои, мы вас очень любим. И никогда не попросим о том, о чем можно было и не просить. Пожалуйста, успокойтесь. Если вы хорошенько подумаете, то увидите, что ничего особенного…

Близнецы отрываются друг от друга, поднимают на мать заплаканные, несчастные глаза.

— Мы — одно, — повторяют они вместе. — Одна кровь. Один голос. Одна жизнь. Кроме нее мне никто не нужен. Кроме него мне не нужен никто. Говорите, что любите нас? Вы все врете. Любящие люди никогда не пожелают зла любимым. Все взрослые лгут, потому что никто из вас не умеет любить так, как мы!

Брендон встает из кресла, берет Сибил за правую руку, Уильяма за левую и разводит по разным комнатам.

«Наказаны на три часа. За дерзость», — сурово объясняет он каждому, прежде чем запереть двери на замок.

* * *

Вагон поезда мерно покачивается. В купе душно и жарко от нагретых за день на солнцепеке крыши и стен. Ева полулежит, облокотившись на подушку, и обмахивается сложенным из газеты веером. От ее соседки по купе — рыхлой, шуршащей парчовым платьем дамы — невероятно разит потом. Эвелин сразу открыла окошко, но легче не стало.