В ночном саду - Кэтрин М. Валенте

Когда мы спустились, звёзды прорвались сквозь небесную шкуру, а наши тела были покрыты потёками крови и синяками. Одноног ждал нас у громадных церковных дверей, рядом с ним был ещё один – женщина. Её кожа в оспинах казалась желтоватой, почти прозрачной, как увядающий лепесток. Она злобно уставилась на нас, оскалив мелкие зубы, неровные и острые. Я судорожно втянула воздух – было ясно, что под этой шкурой обитает И.

– Я получу самца или эту породистую кошку? – прошипело оно, не отводя жуткого взгляда.

– По-другому не вышло, – виновато сказал первый одноног. – Оно не хотело идти, пока я не пообещал ему тело.

Существо облизнуло покрытые кратерами губы.

– Мы так и не познали Грифона. Ваш народ горазд умирать на каких-нибудь дурацких пляжах, вылив кровь на раскалённый песок. Нам любопытно, каково это – летать на таких крыльях?

Джин бросил на меня взгляд и хрипло прошептал:

– Это похоже на смерть.

Потом его тёмные плечи неуловимо сместились. Он двигался так быстро, что я увидела только синюю вспышку, и его коготь вонзился в глаз гниющего И. Существо закричало так яростно, что у меня заболели уши, – ужасный звук напоминал металлический скрежет, вопли свиней и крыс. Глазное яблоко вокруг когтя моего брата размякло и закапало на полированные плиты двора, будто скисшее молоко. Вскоре от И осталась лишь кучка полурастворившихся костей, которые одноног собрал и с любовью прижал к груди с благодарными слезами.

– Я похороню их как положено, скажу слова Высокого Мха над её могилой и буду повторять их каждый год в этот день. Спасибо тебе, Джин-с-Красной-вершины, спасибо! Ты не догадываешься, как много для меня сделал.

Он всё кланялся, подпрыгивая как смешная игрушка. Я вздохнула с облегчением – с ужасной сделкой покончено.

И вдруг двор заполнился белыми фигурами, которые тяжело дышали, будто свора псов, и скалили зубы, визжали и рявкали. Я никогда не видела настоящих И, только слышала о них, и уж точно мне не доводилось видеть их в таком количестве. Все они были в телах, которыми владели давно, и эти тела отражали поверхность луны – зеленовато-белые, покрытые оспинами, с туго натянутой кожей и блестящие, как маски из кости. Они утратили последние крохи воспитанности, которые обычно берегли, и стояли вокруг нас, завывая и истекая слюной, будто изголодавшиеся волки. Хлопали трупными руками, изображая что-то среднее между угрозой и восторгом, и у них отваливались по частям пальцы – костяшки падали на мостовую, словно тесто с пекарской ложки.

Речь их была ужасным хором шипения и пощёлкивания языками: они не говорили ни вместе, ни по отдельности, но их фразы метались от твари к твари, будто ни один не мог довершить мысль без помощи братьев или сестёр.

– Как посмел…

– …ты тронуть нас? Ты…

– …ненавистен Луне, а мы её…

– …любимые дети! Мы обглодаем твои крылья…

– …мы обсосём плоть…

– …с твоих лап! Грязный полукровка…

– …ты не имел…

– …права!

Джин медленно отступил от них, его задние лапы постукивали по камням двора. Они ещё сильнее начали истекать слюнями, а несколько – с такими странными телами, что и не догадаться, кем они были, – замкнули круг позади него. Одноног потянул меня за шерсть, в его больших чёрных глазах стояла мольба.

– Уходи! Они его не отпустят. Если убежишь, тебя не заметят.

– Но его тело! Я не могу позволить, чтобы они захватили его тело… Всё из-за твоей жалкой возлюбленной! И ты позволишь, чтобы то же самое произошло с моим братом?

– Они пришли не овладеть им, – мрачно пробормотал одноног. – Они пришли ради расправы. Им не нужно тело – его разорвут на части. Для них потерять собрата всё равно, что потерять ногу до самого колена. Это месть, и, когда они её свершат, останется всего несколько капель крови, которые завтрашние прихожане сотрут с подошв. Прости, я знал, что такое может случиться, но должен был помочь моей Тове, освободить её. Поверь, ты ничего не можешь сделать, хоть ты и сильна. Если убьешь их всех, с последним вздохом они призовут других – и те придут, из самых глубоких щелей и переулков города. Их бесчисленные множества. Если хочешь жить и родить своих детёнышей… – он чуть покраснел и отвернулся, вспомнив, как я догадалась, о правилах приличия относительно спаривания с женщинами его народа, – то лишь в небе ты будешь в безопасности. Иди, разыщи какой-нибудь забытый берег и спрячь своих малышей. Пока в воздухе витает запах моей Товы, они в ярости и не помнят о тебе. Когда он рассеется, твари успокоятся и не удостоят тебя милосердным расчленением. Они заберут твоё тело, и твои детки родятся серыми и мёртвыми, их первым криком будет издевательский смех.

Я уставилась на ненавистного коротышку, продавшего нас жутким падальщикам. Хотела его убить, вонзить когти в глаза, как он умолял Джина сделать с той тварью. Я воображала себе, как это приятно и какой горячей будет его кровь.

Но Джиоте было бы стыдно за меня. Она отвернулась бы от меня и забыла моё имя, и мои дети никогда не узнали бы её. Ей было ведомо, что Джин скоро умрёт… Это должно что-то значить и быть важнее простого уравновешивания весов после убийства.

Я наклонилась к лицу однонога, и он даже не моргнул. Быстрым движением портного, который вспарывает шов, я двинула головой и оторвала левое ухо, сплюнула его на землю. Кровь капала с моего клюва. Сквозь кровавый туман я зашипела на того, кто нас предал, потом взмахнула широкими крыльями – раз, два, три – и поднялась в ночь.

Оказавшись на безопасной высоте над стаей покрытых шрамами И, которые трепетали от возбуждения и страсти, я развернулась. У моего брата не было ни одного шанса проследить за моим полётом и узнать перед смертью, что я в безопасности, – истории вроде нашей обычно даруют такое утешение. Но нам его не досталось.

Я видела, как они бросились на моего Джина и вонзили в его тело двадцать пар челюстей с алмазными зубами. Он закричал, будто ветер ворвался в разбитое окно, и продолжал кричать, пока одна из бледных костлявых тварей не сжала в зубах его безупречное синее горло и пока он не умер, издав последний влажный задыхающийся всхлип.

Я видела, как И сожрали его в тусклом свете своей Луны.

Квири провела по песку блестящей лапой.

– Всю свою жизнь я не задумывалась о проблеме аримаспов. Да и могла ли я, занятая обожанием человечьей женщины и вынашиванием бедных яиц? Я видела, как умер Джин, как он стал пищей для призраков и духов с лунным светом вместо крови. Я не думала о глупцах, которые так сильно любят золото, что готовы ради него уничтожить целую расу. Я пришла сюда; пока длилась осень, снесла три яйца и грела их шерстью своего тела. Прошли годы… яйца Грифонов созревают медленно. Постепенно волны начали приносить золото – песчинки, крупицы, осколки. Оно сверкало на песке и смешивалось с ним. Этот остров наполовину из золота. Конечно, я и помыслить об этом не могла, когда пришла сюда, мне просто требовалось место для отдыха, где никто и никогда меня не найдёт. Кипяток должен был защитить меня. Откуда мне было знать, что посреди кипящих вод поднимется золотой остров, как плавник кита? Постепенно я начала считать его красивым и перетащила куски побольше, чтобы сложить из них настоящее гнездо для моих птенчиков. Стала понимать, что до меня в нём видели другие Грифоны, – цвет солнца, глянцевый блеск и полыхание, свет, жизнь и пламя, горящее в нем так яростно, что рождается слабое тепло, которое можем чувствовать только мы. Я полюбила его. Но по-прежнему не думала об аримаспах – тварях, убивших мою мать, и причине, из-за которой мы больше не могли собирать так много ценного металла, как хотели, потому что оно привлекло бы убийц, как летний мёд привлекает пчёл. Пока не увидела на бурлящем горизонте мачту корабля, которой там не должно было быть, я о них не думала. Потом вспомнила и устыдилась своей наивности. Я лишь хотела помочь своим птенчикам разбить скорлупу яиц и научить их летать; привести к Джиоте под покровом ночи трёх совершенных детёнышей, которые обнюхивали бы её шею и прижимали свои тёплые лбы к её лбу. Я забыла, что я не Грифон, а лишь добыча – последняя добыча.