Вокруг трона Ивана Грозного - Геннадий Ананьев

Настал срок, и Россия сбросила тяжёлый хомут с выи своей, но ни Литва, ни Польша не поспешили исполнить клятвенные обещания. Они показали России большой кукиш. Тогда Иван Третий Великий поставил перед собой цель: отбить у алчных и коварных соседей своё, исконное. Много успел сделать. Сын его продолжил начатое, и тоже не без успеха. Но больше всех одержал побед внук Ивана Третьего, Иван Четвёртый. Почти всё вернул. Кроме Киева. Знатно били поляков, шведов, псов-рыцарей, и вдруг всё отдано изнурённым остаткам разноплеменного войска Батория. К тому же ничего не сделано, дабы остановить нашествие шведов. До Водьской пятины Великого Новгорода они дошли, захватив добрые крепости на Неве — Усть-Нево и Орешек.

А в Ливонии, которая более шестисот лет была владением великих князей Киевских, а затем и Владимирских, которой повелевал Владимир Святославович и где при Ярославе Мудром строились крепости, где славяноруссы жили, как и в центральных областях России, вдруг началась передача городов, обильно орошённых кровью русских ратников.

Одно утешало князя Ивана Шуйского: защитники Пскова не только город отстояли, но и спасли Россию от ещё больших потерь. Захватив Псков, Баторий не успокоился бы овладением Ливонии, обязательно взял бы и Великий Новгород, и Смоленск, не оставил бы России ни пяди земли Северской. И всё же гордость за свершённое, благодарность воеводам, детям боярским, казакам, мечебитцам и обычным псковитянам не принесли полного удовлетворения: он не мог согласиться с потерянными возможностями и выгодами, которые были достигнуты благодаря мужеству подчинённой ему рати и самопожертвованию жителей Пскова. Всех, от мала до велика. Мужчин и женщин.

Ему, ко всему прочему, ещё предстояло ехать с Замойским в Ливонию, чтобы передавать тому города, но князь сказался больным, а верный его лекарь представил болезнь такой тяжёлой, едва не смертельной, и утверждал, что бороться с ней нужно долгим лечением.

Иван Грозный, однако, остался недоволен Иваном Шуйским, поняв, видимо, его хитрость, велел ехать в Москву. Но и эту волю самодержца герой Пскова не исполнил поспешно, понимая, что для сумасбродного сатрапа нет ничего святого, и вновь сослался на сильный недуг.

Промедление это спасло князя Шуйского от пыточной и бесславной смерти от топора палача. Вскоре до Пскова дошли слухи, что Иван Грозный окончил дни свои земные, вот только тогда Иван Петрович неспешно тронулся в Москву. С собой взял всего лишь полусотню из своей дружины, остальным ратникам велел ехать спустя несколько дней в его вотчину. Из путных слуг взял тоже малое число — только дюжину. О своём отъезде князь никого не предупредил, но, видимо, тайной он не остался, и в Похрове Шуйского, испытавшего искреннее чувство гордости, встретили колокольным звоном, жители ликовали, все поголовно высыпали из своих домов. Потом были Великие Луки, где гостеприимно горожане чествовали его более недели. Следом — Ржев и Волоколамск. Везде — почестные пиры и торжественные службы в храмах — это тешило его родовую гордость, но и беспокоило: как отнесётся к таким торжественным встречам наследник престола Фёдор Иванович? Иван Грозный жестоко расправлялся и с теми, кого встречали вот с таким торжеством, и с теми, кто встречал. Грозный был твёрд: только ему почёт, только ему слава, любой успех рабов его не их заслуга, а его, самодержца. Вот когда неудача, тогда вся вина на нерадивых рабах.

На выезде из Волоколамска Шуйского встретил вестник от дьяка Разрядного приказа и — с поклоном.

— Ведомо тебе, воевода славный, что почил в бозе государь наш Иван Васильевич, земля ему пухом, но неведома духовная его. По завещанию покойного, ты — член Верховной боярской думы, дабы опекать царя Фёдора Ивановича и решать купно дела как воинские, так и державные. Мне велено передать тебе, чтобы ты поспешил в Кремль.

Так и хотелось возразить, какой Грозному «пух»? В кромешном аду ему место меж жерновами, медленно вращающимися. Одних Шуйских сколько загубил?! А иных, тоже ведущих род от корня великого князя Киевского Владимира, скольких жизни лишил? Но не с дьяком же подобный разговор вести — он принёс столь важное известие, которое позволяет больше не опасаться кары самовластца, а думать о своём деятельном участии в Верховной думе. Он — один из опекунов нового царя. Величайшее доверие. Велик и спрос. Это тебе не город с крепкими стенами оборонять. На плечах — великая держава раздерганная и униженная.

Спросил почти буднично:

— Сколько верховников на опекунство?

— Счетно.

Или не знает, что маловероятно, или не хочет говорить? Отчего?

Не вдруг князь Шуйский поймёт, почему не назвал посланец дьяка Разрядного приказа всех верховников. Только через несколько дней после приезда в Москву, когда Шуйские соберутся на свою родовую трапезу. До того времени ему будет недосуг ни о чём думать. Едва он въехал в Скородом со стороны Тушино, как залилась в захлебистой радости звонница приходской церкви, и сразу же улицы заполнились людьми. Женщины даже с грудными младенцами на руках. А чем дальше князь углублялся в город, тем больше церквей вплетали свой звон в общий, когда же он со своим малым отрядом достиг Китай-города, над стольным градом вроде бы нависла плотная туча из торжественных колокольных звуков, свитых воедино.

Особенно же радостно на душе стало, когда вплели свой голос в торжественный перезвон кремлёвские храмы.

Воротники на Фроловских воротах вскинули вверх обнажённые мечи и троекратно прокричали:

— Слава! Слава! Слава!

Да так слаженно, будто основательно готовились к встрече героев.

Отпустив дружинников и путных слуг в свой кремлёвский дом, с одним только стремянным князь Иван Шуйский направил коня к красному крыльцу царёва дворца; но ещё при въезде на Соборную площадь увидел царя Фёдора Ивановича, спускавшегося по его ступеням — Шуйского как ветром сдуло с седла, и он чётким размеренным шагом пошагал навстречу царю, полнясь гордостью от столь высокой чести.

Вид Фёдора Ивановича, уже венчанного на царство, удручающе подействовал на закалённого в рати воеводу. Он и прежде с жалостью смотрел на царевича Фёдора, когда тот появлялся в Думной палате, или как её называли — Большой тронной. Словно тень прозрачная семенил Фёдор за отцом, гордо шагавшим, и за старшим братом, под стать отцу горделивым, с царственной осанкой. Но то была обыкновенная жалость к человеку, обделённому Богом, теперь же этот человечек — царь державный всей великой России.

Вспомнились Ивану Шуйскому слова Грозного, когда оплакивал тот своего старшего сына-наследника. В горе безутешном проговорился государь: Фёдору не царствовать бы, а поститься и проводить время в молитвах в келье монастырской. В самом деле, с красного крыльца спускался не самовластный государь, а малорослый богомолец, дряблый телом и с постным, ничего не выражавшим лицом, к тому же не велелепным.

А рядом с Фёдором — Годунов. Царственно величественный.

Князь Иван Шуйский поклонился, коснувшись пальцами каменных плит, собрался было докладывать о своих победных делах, но царь Фёдор Иванович опередил его: