Влюбленные мошенники - Патриция Гэфни

Но если бы было можно?

– Нет, не можно. Никогда.

Той-Гун рассказала историю некой Кви-Хо, шестнадцатилетней «залетной пташки», сбежавшей из борделя в прошлом году. Наемники Уинга нашли ее и избили до смерти, хотя хотели только проучить, и тем самым навлекли гнев Крестного Отца уже на свои собственные головы за порчу ценного имущества. Той-Гун были известны и другие истории о девушках из других борделей, которые пытались бежать. Им отрубали ступни или вырезали языки. Ей никогда не приходилось слышать, чтобы чья-то попытка побега увенчалась успехом.

– Никогда уходить, – обреченно повторила она. – Никогда.

Когда настало время уходить – гостеприимство Уинга не простиралось так далеко, чтобы позволить девушке, находящейся на службе, потратить целый вечер на клиента, которого приходилось ублажать бесплатно, – Той-Гун попросила Рубена никому не рассказывать о том, что они ничем иным не занимались, кроме разговоров и игры в карты. Другими словами, что она его «не обслужила».

– Не говорить, ладно? – беспокойно повторила она.

Рубен отдал ей все деньги, что были при нем, и пообещал, что никому ничего не скажет. Теперь он был полностью согласен с Грейс: ему очень хотелось, чтобы с Крестным Отцом приключилось что-нибудь очень, очень скверное.

Он начал расхаживать по комнате, следуя привычным маршрутом: от кровати к окну, от окна к двери, от двери к кровати. Точно так же Грейс металась по гостиничному номеру накануне роковой встречи в «Красной утке». Рубен вспомнил, как она смотрела на них с Генри и говорила: «Кто-то же должен волноваться!» Теперь они поменялись ролями. У нее был план – Рубен от души надеялся, что у нее есть план, – но что, если Уинг разгадает ее маневр с такой же легкостью, что и в первый раз? Вдруг он не поверит, что Генри священник? Вдруг он отменит свадьбу, силой затащит Грейс в дом, а остальных вышвырнет за ворота? Он же ненормальный! Что, если он окончательно спятит, убьет всех, кроме Грейс, и будет делать с ней что захочет?

Рубен остановился у окна. В эту ночь тумана не было. Раскинувшийся внизу темный двор был тих и пуст, если не считать Носителя Секиры, стоявшего на часах у ворот. Сверху Рубену показалось, что это его старый приятель Ин Ре. Только в здании борделя еще горели несколько окон, но все, что за ними происходило, делалось в тишине. На мгновение Рубен позволил себе забыться. В его воображении отчетливо возникла непристойная картина: Крестный Отец, склонившийся над лежащей в постели Грейс. Он ясно видел шелковые одежды и длинные белые волосы Кай-Ши, ощутил сладковатый запах опиума, даже услыхал шелест желтой кожи, трущейся о белую. Если она снова попадет в лапы Уинга, ей будет страшно, сколько бы этот ублюдок ни накачивал ее наркотиками.

Рыча от ярости, Рубен схватил керамическую вазу и швырнул ее об дверь. Ваза с громким треском рассыпалась на тысячи осколков. Ключ в замке тотчас же повернулся, и дверь распахнулась. Рубен бросился на ошеломленного часового. Тот едва успел отскочить, захлопнуть дверь и торопливо запереть ее на ключ. Рубен лягнул дверь ногой, отбил себе пальцы, хромая, вернулся к кровати и раскурил последнюю сигару.

Уинг чудовище, и Рубен скорее умрет, чем позволит ему наложить свои грязные лапы на Грейс. «Только через мой труп», – подумал он. Как страшно признаваться даже самому себе, что есть на свете человек, который ему дороже собственной жизни. Это казалось невообразимым. Он бы ни за что не признался, он стал бы это отрицать, даже посмеялся бы, если бы не крайние обстоятельства, заставившие его взглянуть правде в глаза. Но сейчас отступать было некуда. И хотя мысль о том, что он впервые в жизни влюблен по-настоящему, приводила его в ужас, он в то же время испытывал странный подъем духа. Да, это страшно, но все же замечательно!

Растянувшись на спине, Рубен выпустил к потолку два безупречных колечка, мечтая о том, чтобы Грейс в эту минуту лежала рядом с ним и он мог бы ей признаться. Мучительная, страстная тоска охватила его; ему хотелось видеть ее здесь прямо сейчас, и не только для того, чтобы обнять. Если бы она была здесь, он сказал бы ей правду.

Но хватило бы ему мужества признаться? Вот вопрос! Если он признается, это будет в первый раз за всю его жизнь. Почему так трудно высказать вслух то, что он чувствует? Почему он даже вообразить не может, как будет говорить ей: «Грейс, я люблю тебя?» Сказать ей прямо: «Я восхищаюсь твоей стойкостью, твоим дерзким умом, мне нравится, когда ты заставляешь меня смеяться, я в жизни не встречал женщины отважнее тебя. Ты так чертовски хороша, что просто больно смотреть, а когда мы занимаемся любовью, я чувствую, что у меня есть душа. Душа, Гусси!» Разве он сможет сказать ей все эти слова? Даже думать об этом было страшно. Лежа в темноте, он чувствовал, как у него пылают щеки.

В последнюю ночь, проведенную на ферме «Ивовый пруд» перед отъездом в Сан-Франциско, Ай-Ю дал ему совет. Они повстречались при довольно-таки неловких обстоятельствах: в темном коридоре на рассвете, пока Рубен украдкой возвращался к себе из комнаты Грейс. В черно-белой полосатой ночной рубахе Ай-Ю напоминал арестанта.

– Знаете историю двух звезд – Миры и Гамела? – начал он без предисловий.

Уже привыкший к его иносказаниям Рубен просто сказал, что не знает, и приготовился слушать.

– Они жить на небе: Мира ловить рыбу, Гамел пасти коров. Гамел любить Мира, Мира любить Га-мел, все хорошо. А потом Гамел лениться, не пасти коров – Небесный Бог рассердиться и лишить Гамел языка. В наказание.

Рубен зевнул, не прикрывая рот, в надежде сократить рассказ.

– А потом приходить красивый рыбак Дидра, влюбиться в Мира. Целый день Дидра говорить, слова любви Мира, а бедный Гамел смотреть, ничего не говорить, язык нет, совсем-совсем ничего. Мира давать Дидра большой карп в подарок, уходить вместе, любовь-любовь. Гамел писать подковой в небе: ГАМЕЛ ЛЮБИТ МИРА. Слишком поздно: Мира уже нет. Да, слишком поздно. Очень грустно.

Прежде всего Рубена покоробило полное отсутствие утонченности в поведанной ему байке. Никогда. раньше назойливый китаец не был так грубо прямолинеен в своих непрошеных нравоучениях. Но еще больше его поразило то, насколько хорошо Ай-Ю осведомлен о его сердечных делах, в которых сам Рубен толком разобраться не мог.

Что ж, теперь он во всем разобрался. Оставалось только удивляться, почему мысль о любви к Грейс оказалась для него такой неожиданностью. Разве не он сам нарушил молчание, которое добровольно хранил тринадцать лет, и не рассказал ей правду о себе? Никто в мире, кроме Грейс, не знал, что он – украинский еврей с окраины Манхэттена. Вообще-то в его истории ничего постыдного не было, просто человек с такой биографией вряд ли мог добиться многого на этой «земле свободных и родине храбрых»[55]. Вероятно, своеобразная ирония заключалась в том, что он, Рубен Джонс, отдал свое бедное, беззащитное, неопытное сердце женщине, еще менее достойной доверия, чем он сам. Во всяком случае, по части вранья она ни в чем ему не уступала. Но что об этом толковать! Сердца сами выбирают себе путь, не спрашивая совета у разума, и его сердце было навсегда вручено коварному златовласому ангелу.