Новая эпоха. От конца Викторианской эпохи до начала третьего тысячелетия - Питер Акройд

старались замирить воюющую планету «силой цветов», однако английские хиппи и музыканты меньше шумели и кричали по поводу своего антимилитаризма, чем их американские собратья. В конце концов, в Индокитае сражались отпрыски не английских семей. Уж сколько насмешек доставалось премьер-министру Вильсону по разным поводам, но никто не мог бы назвать его пуделем Вашингтона. К примеру, он наотрез отказался посылать британские отряды во Вьетнам. Популярные песни того периода часто прославляли или защищали какую-нибудь ипостась свободы, но самих исполнителей трудно было назвать убежденными революционерами. Иногда мы упускаем из виду, что разные группы были связаны между собой посредством арт-школ. Сейчас такие образовательные учреждения считаются заведениями для среднего класса, но в 1960-х они служили тем самым шкафом, через который амбициозные выходцы из рабочей среды могли попасть в Нарнию искусства.

Вообще роль британской группы, по общему мнению, заключалась в том, чтобы научиться у американских мастеров и затем воздать им высшие почести в виде кавер-версии. Однако писать собственные песни? Да возможно ли это? Не является ли попытка переплюнуть учителей наглым предательством? Любые формы классической музыки уходят корнями в индивидуальный гений, а поп-музыка до сих пор как бы не имела авторов. В этом отношении она больше всего напоминала религиозные песнопения. С приходом битлов и их последователей ситуация изменилась. В предыдущие эпохи песни и танцы рабочего класса либо адаптировались для приличного общества, либо отвергались им; теперь же это искусство заняло собственное место, без прикрас и стеснения, что имело далеко идущие последствия. В 1960-х многие, кто из соображений престижа пытался разговаривать «пафосно», как высший свет, бросили эту затею. Музыкант по имени Кэт Стивенс давал интервью, растягивая слова на манер богемы Челси. Интонации, характерные для среднего и тем более высшего классов, сглаживались и исчезали.

Эта новая наждачка прошлась везде, меняя акценты и идиомы. Известно, что Лоуренс Оливье и Джон Гилгуд репетировали в вечерних костюмах, но в 1960-х такое никуда не годилось. Рабочий класс всегда оказывал глубокое влияние на кино и театр, но в этом десятилетии их влияние откровенно приветствовалось. Майкл Кейн, Ричард Бертон, Теренс Стэмп и целая плеяда других актеров придали рабочему классу не только респектабельность, но гламур.

К 1970 году показатели кокаиновой и героиновой зависимости выросли втрое. Привыкание к наркотикам в то время возникало быстрее, и причина очевидна: правительство их запретило, не объяснив, почему они опасны. Мик Джаггер выразил эту мысль так: «Мы тогда ничего не знали о зависимости».

44

Вместо мира

Производственные отношения оставались весьма теплыми на протяжении всех 1960-х, по крайней мере по сравнению с большинством соседей Британии. К концу десятилетия «раздор» снова стал очевиден; Вильсон и Барбара Касл, новый министр занятости, чувствовали растущее напряжение народа. Касл взялась за дело приручения профсоюзов методами близкими к отчаянным; входя в левое крыло партии, она лучше других понимала, какой будет жатва. Однако северное упрямство и природный пыл вели ее вперед. 16 января 1969 года после длительного совещательного периода наконец вышла Белая книга «Вместо раздора». Общий посыл документа был прост: профсоюзы должны сдерживать своих подопечных, иначе правительство сочтет их негодными опекунами и будет действовать соответственно. Конкретные меры включали право министра занятости требовать участия в голосовании по вопросу забастовки, если она увидит опасность для общенациональных интересов, 28 дней обязательной работы в случае зашедших в тупик переговоров и, наконец, самое критичное, создание Производственного департамента с полномочиями «связывать» и «разрешать»[107], то есть вмешиваться в любые конфликты между профсоюзами. Решения департамента будут иметь силу закона. Особенная важность этого пункта обусловливалась тем, что большая часть самых неразрешимых профсоюзных «проблем» приходилась не на споры между работодателями и работниками, а на борьбу разных тред-юнионов между собой – за самые высокие зарплаты. Многое из этого могло показаться неприемлемым, не предусмотри Белая книга такой поворот. Угроза нависла над всеми: в случае отказа сотрудничать на профсоюз накладывался штраф, а если его выплата саботировалась, руководству грозила тюрьма.

Немного удивительно, что даже тогда большая часть лейбористского электората и членов парламента поддержала столь радикальные меры. Ни избиратели, ни члены парламента не имели такого значения, как сами профсоюзы, собственно основавшие партию. Кроме того, к власти в тред-юнионах пришла новая порода лидеров: воинственно настроенные, часто не марксисты, они считали своей единственной целью защитить права членов от посягательств, огородив их колючей проволокой. У них был союзник в правительстве – Джеймс Каллагэн, министр внутренних дел, не особо выдающийся, хоть и старательный член кабинета. Одновременно инстинктивно верный и по-тихому амбициозный, принадлежавший к левому крылу, но отнюдь не марксист, он принимал профсоюзы очень близко к сердцу. Каллагэн не любил Барбару Касл, отчасти по сомнительной причине ее менее рабочего происхождения, чем у него, а отчасти за ее университетское образование. Его время скоро придет.

Процедуры, предписанные Белой книгой «Вместо раздора», вскоре предстояло проверить в деле. В феврале 1969 года началась забастовка в Ford Motor Company. В каком-то смысле это был хрестоматийный пример столкновения непримиримых интересов. Управляющие компанией разработали план, по которому в обмен на отказ от любых неофициальных акций рабочие получали щедрую прибавку к зарплате и улучшенные условия отпуска. Поначалу одобрив план, лидеры профсоюза быстро сменили курс, когда ничуть не умасленные рядовые члены вышли из организации. Бессилие третейских судей стало еще очевиднее, когда все пропустили мимо ушей судебное предписание в пользу административной инициативы.

Заднескамеечники в палате общин решительно не поддерживали все положения Белой книги, пресса разделилась, профсоюзы презрительно усмехались, а многие еще недавно покладистые члены парламента расставались с иллюзиями. Худшее ждало впереди. 26 марта НИК (Национальный исполнительный комитет Лейбористской партии) собрался, чтобы обсудить предложения Касл. Пятнадцать ее коллег уже заявили о своем несогласии, когда к ним с поднятой рукой присоединился Каллагэн. Проект «Вместо раздора» протянул еще несколько недель, но Каллагэн нанес ему решительный удар в самое сердце, и он вскоре развалился. Вместо него профсоюзы взяли на себя «торжественное и связующее» обязательство держать своих членов в рамках, установленных правительством. Это путаное и в высшей степени бессодержательное выражение еще наделает шуму в течение следующего десятилетия.

* * *

Все растущее беспокойство 1969 года лишь слегка скрасилось новостями о блестящей совместной работе английских и французских инженеров – сверхзвуковом самолете «Конкорд». Если вообще существовало место, где царила явно духоподъемная атмосфера, то это был аэропорт Тулузы, где министр технологий Тони Бенн устроил целый спектакль, в буквальном смысле преклонив колени перед гигантским холеным стальным грифом. Технология, объяснял он, – его религия.

Когда в 1970 году объявили о последних выборах в этом десятилетии, лейбористы ощущали себя очень бодро. Платежный баланс выглядел хорошо, а на неудачах