Раненый город - Иван Днестрянский

Оглиндэ, задумавшись, перекатывает палочкой угольки вокруг положенных в огонь картофелин. Эта картошка — все, что дала нам наша победа. Вновь раскопан подвал с припасами в очищенном от мулей частном секторе. И сырой ее больше жрать не надо. Остряки называют эти картофелины отбивными. Ведь мы отбили их у врага. Мешая молдавские и русские слова, Виорел рассказывает о своем селе, про деда с бабкой, у которых вырос, про домашний виноградник.

Настоящие, старые молдавские села очень чистые и устроенные. Колодцы с журавлями у околицы. Крепкие расписные заборы, и на каждом участке обязательно два дома: каса маре, то есть собственно жилой дом, и каса микэ, уютный домик поменьше, чтобы никто не остался без крыши над головой, если придется встречать много гостей. Стены у домов обычно тоже расписные, а на юге Молдавии даже оконные рамы окрашены в разные веселые цвета. Над воротами и двориками вьется, защищая от солнца, лоза, висят огромные, напоенные солнцем грозди. Позади домов прячутся ухоженные огороды и виноградники. Важная часть хозяйства — погреб, где держат овощи, фрукты и бочки с вином. Старые погреба — сводчатые, выложенные грубым, неоштукатуренным камнем, покрытым паутиной с искрящимися в ней капельками воды. У хороших виноделов обязательно свои деревянные бочки и прессы. В железе и пластике вино получается уже не то.

Тут черти выносят из подъезда Кацапа. Заметив нас, он шарахается, а затем озадаченно чешется и приглядывается. Никак не разберет спросонья, кто это сидит. Полчаса назад он орал во сне. Поймал за хвост зеленого змия с бычьей румынской головой.

— Гриншпун, — говорю, — крикни, а то он сейчас или в штаны наложит, или гранату в нас швыранет.

— Почему я?

— Эх, тугодум! Не выйдет из тебя Штирлиц. Ваня с Виорелом молдаване, я — ни то ни се, а у тебя добротный московский акцент. Масквич, аднако!

Федина физиономия расплывается в улыбке. Топает к нам. Тут же переключаемся на его проработку. Рожа — как черти горох молотили, и мули на него отовсюду слетаются, как мухи на говно. С Витовтом ходил — два дуролома на них выскочили, с Гуменюком пошел — опять то же самое. Наверное, селяне друг друга по запаху чуют. Кацап, вытащив из углей картофелину, беззлобно отгавкивается. Шутка за шуткой продолжаются посиделки.

— Знаете, — спрашиваю, — чем отличается патруль молдавской полиции от патруля афганской милиции? В Афгане это был царандой, а у нас в Молдавии — дой цэрань![55]

— А «кацап» как-нибудь переводится?

— Нет такого слова по-молдавски! Нет, брешу. Есть слово, и даже фамилия касап, и смысл у них тот же. А вот Кубань совпадает с «ку бань» — по-молдавски значит «с деньгами»! Теперь слушайте анекдот. Идет полицай по селу. Глядь, в болоте в конце улицы лежит крокодил. Подходит полицай к нему, пинает в бок ногой и спрашивает: «Ши фаче?».[56]Крокодил не отвечает. Полицай второй раз пинает его ногой и снова спрашивает: «Ши фаче?». А крокодил опять не отвечает. Третий раз пинает его полицай и задает тот же вопрос. Крокодил как подскочит, хвать полицая, проглотил и говорит: «Ши фаче, ши фаче! Живу я здесь!»

Молдаване смеются. Да, говорят, верно подмечено, есть у нас такие. Дай им власть, к любому столбу прикопаются. Ни Сырбу, ни Оглиндэ не относят эти шутки на свой счет. По их мнению, в полицию идти — последнее дело. Самому работать надо, а не других заставлять. Портит людей власть. Обмен местной фольклористикой продолжается:

— А знаете, как появилась фамилия Харя? Шел этими местами Суворов в поход на турок. Народ выбегает на улицу встречать, и кабатчик выходит, морда поперек себя шире. Суворов увидал, от удивления показал на него пальцем и говорит: «Во харя!». Людям понравилось, подумали, он хорошее что-то сказал. Прозвали так мужика. С тех пор и пошли Хари по Бессарабии.

— А Попа, откуда такая фамилия? — интересуется Гриншпун.

— То же самое, что русская Попов.

— Тю, а я думал…

— Ты, полиглот, — смеется Федя, — ни одного языка толком не знаешь, а других учишь! Лучше скажи, откуда у тебя страсть к немецкому? Айн, цвай, этот, как его… бахтер? Ты же вроде английский учил?

— А! Вот чего вы меня в гитлеризме подозреваете! Никакая это не страсть. Просто нравится мне так, шуточная привычка. В армии был у нас замполитом роты капитан Григорьев. Несмотря на русскую фамилию, — стопроцентный еврей. И физиономия у него была самого еврейского профиля. Глазастый, носатый, губы как у лошади. Как начинал говорить, они у него колыхались, будто сейчас заржет. Свою настоящую фамилию он давно сменил. Но прежнее имя прилипло к нему навсегда, как кличка, — Хаим. Так вот, этот Хаим в тайне от всех балдел от немецких маршей и Вагнера. И была у него пластинка с песнями третьего рейха, которую ему достали по величайшему блату где-то в Западной группе войск. Он прятал ее у себя в сейфе. Но у нас был подобран ключ, мы ее оттуда вытаскивали и слушали на вертаке в Ленинской комнате все эти «Пум-пум-пум» и «Нихт капитулирен». Музыка действительно обалденная. Сплошной порыв к единению и действию. Однажды какой-то разгильдяй забыл вернуть немецкие марши в сейф, и бедного Хаима чуть не хватил удар. По казарме бегает, глаза таращит, губами шлепает, а сказать, что пропало, никому не может. Потом узрел-таки свое сокровище в Ленкомнате. «Тпр-ру! Это что еще такое? Давайте сюда!» И бегом с ней домой. До сих пор с улыбкой вспоминаю.

— Хватит про немцев, скучно! Ну вас к черту, спать пойду! — ругается Кацап.

— Я, что ли, этот базар начинал? Сами спросили! Вот и объясняю, почему люблю то, к чему не имею способностей… Я и молдавский выучить не смог. И прогуливал, и зубрил — не помогло. Не язык, а хиромантия какая-то!

— Что такое хиромантия? — настороженно спрашивает Оглиндэ.

— Оккультные науки, магия! Полиглот из меня — как из корыта крейсер.

— Приедешь ко мне на месяц в погребок, будешь говорить, как в молдавском союзе писателей, — предлагает Виорел и тянется за где-то подобранной и бережно им хранимой гитарой.

И шайка «проклятых русских оккупантов» с удовольствием слушает молдавские песни вперемежку с русским роком от Гриншпуна:

Ты моя крепость, я камень в кирпичной стене.

У меня на боку написано гнусное слово…

Но это относится только ко мне, ты же надежна вполне,

И к новому штурму готова!

Могли ли подумать Шахрин и компания, что их лирическая крепость в наших мыслях будет ассоциироваться с Бендерской крепостью и мы будем сравнивать себя с камнями в ее древних, неподатливых стенах… Гнусных слов о нас уже сказано и написано много. Уже и собственные руководители подтявкивают…

Под утро 16 июля в город вошли танки Лебедя. Ни много ни мало целый танковый полк! Одни машины — в крепости, другие — вблизи открытых направлений у кишиневской трассы, и танковая рота у горисполкома! Это уже не политика с переговорами, о которых гадаешь, куда склонится, и о которых мы уже привыкли думать, что чем прекраснее слова, тем хуже после них начнется стрельба. Это — реальная сила, которой нам так не хватало! Заблестели глаза, разулыбались немытые лица, подтянулись ремни и фигуры. Провокациям и периодическим атакам националов теперь конец! Но успевший смотаться к бате Али-Паша сумрачен. Категорически запрещает кому-либо из наших отлучаться из расположения. Тот же приказ передает Горбатов. Что-то в городе происходит, какая-то весть идет потихоньку из уст в уста. Слышен танковый выстрел, потом еще один… Откуда несет звук? Не умею четко определять… Мелькает Сержева морда с прищуренными глазами, презрительно и недобро опущенными уголками губ. Что-то не так… Пусть взводный объяснит!