Как любят мертвые - Чарльз Буковски

куртке показал этому парню свои сиськи и теперь этот парень собирается отъебать парня в кожаной куртке, поэтому ни столика, ни вина, ни разговоров мне не светит.

– Я не могу писать, – промолвил Карл. – Ушло.

Затем он встал и вышел в ванную, закрыл за собой дверь и посрал. Карл ходил срать четыре-пять раз в день. Больше делать было нечего. Он принимал пять-шесть ванн в день. Делать больше нечего было. Напивался он по тем же самым причинам.

Марджи услышала шум воды из бачка. Потом Карл вышел.

– Человек просто не может писать по восемь часов в день. Он даже не может писать каждый день или каждую неделю. Полная засада. Ничего не остается делать – только ждать.

Карл подошел к холодильнику и вернулся с шестериком Мичелоба. Открыл бутылочку.

– Я величайший писатель в мире, – сказал он. – А ты знаешь, как это сложно?

Марджи не ответила.

– Я чувствую, как по мне всему боль ползает. Будто вторая кожа. Хорошо бы ее сбросить, как змее.

– Так ложись на ковер и попробуй.

– Слушай, – спросил он, – а где я с тобой познакомился?

– В забегаловке у Барни.

– Н-да, тогда кое-что ясно. Выпей пива.

Карл открыл бутылку и передал ей.

– Ага, – сказала Марджи, – я знаю. Тебе нужно одиночество. Тебе необходимо быть одному. Только когда тебе хочется или когда мы ругаемся, ты садишься на телефон.

Говоришь, что я тебе нужна. Говоришь, что с бодуна помираешь. Ты быстро слабеешь.

– Я быстро слабею.

– И ты со мной такой скучный, ты никогда не загораешься. Вы, писатели, такие…

драгоценные… вы людей терпеть не можете. Человечество смердит, правильно?

– Правильно.

– Но всякий раз, когда мы ругаемся, ты начинаешь закатывать эти гигантские балехи на четыре дня. И тут ты вдруг становишься остроумным, таким ГОВОРЛИВЫМ!

Ты внезапно полон жизни, болтаешь, танцуешь, поешь. Пляшешь на кофейном столике, швыряешь бутылки в окно, играешь Шекспира целыми актами. Внезапно ты жив – когда меня нет. О, я об этом слышу!

– Мне не нравятся вечеринки. Особенно я не люблю людей на вечеринках.

– Для парня, который не любит вечеринки, ты определенно закатываешь их больше, чем достаточно.

– Послушай, Марджи, ты не понимаешь. Я больше не могу писать. Сдох. Я где-то не туда свернул. Где-то я умер среди ночи.

– Ты умрешь только одним способом – от одного из своих здоровенных бодунов.

– Джефферс сказал, что даже самые сильные люди попадают в капканы.

– Кто такой Джефферс?

– Мужик, превративший Большой Сюр в ловушку для туристов.

– Что ты собирался делать сегодня вечером?

– Слушать песни Рахманинова.

– А это еще кто?

– Мертвый русский.

– Ты посмотри на себя. Ты просто сидишь.

– Я жду. Некоторые парни ждут по два года. Иногда это так и не возвращается.

– А если никогда не вернется?

– Тогда я просто надену башмаки и спущусь на Главную Улицу.

– Почему ты не устроишься на приличную работу?

– Приличных работ не бывает. Если у писателя не получается жить творчеством, он покойник.

– Ох, да ладно тебе, Карл! У миллиардов людей в мире не получается жить творчеством. Ты хочешь сказать, что они покойники?

– Да.

– А у тебя – душа? Ты – один из немногих, у кого есть душа?

– Похоже, что так.

– Похоже, что так! Ты со своей пишущей машиночкой! Ты со своими крохотными чеками! Да моя бабушка больше тебя зарабатывает!

Карл откупорил следующую бутылку пива.

– Пиво! Пиво! Ты со своим проклятым пивом! Оно даже в рассказах твоих есть!

”Марти поднес ко рту бутылку пива. Он оторвал от нее взгляд, и тут в бар вошла эта крупная блондинка и села рядом с ним…” Ты прав. Ты кончился. Твой материал ограничен, очень ограничен. Ты не можешь написать рассказ о любви, ты не можешь написать приличную любовную историю.

– Ты права, Марджи.

– Если человек не может написать любовную историю, он бесполезен.

– А ты их сколько написала?

– Я не претендую на то, чтоб быть писателем.

– Зато, – произнес Карл, – ты, кажется, становишься в позу чертовского литературного критика.

Вскоре после этого Марджи ушла. Карл сидел и пил оставшееся пиво. Это правда, умение писать его оставило. Нескольких врагов-подпольщиков осчастливил. Теперь смогут вырасти на одно деление. Смерть их радует, будь они хоть в подполье, хоть сверху. Он вспомнил Эндикотта, как тот сидит и разглагольствует:

– Ну что, Хемингуэя нет, Дос-Пассоса нет, Пэтчена нет, Паунда нет, Берримен с моста прыгнул… все выглядит лучше, лучше и лучше.

Зазвонил телефон. Карл снял трубку.

– Мистер Гэнтлинг?

– Да? – ответил он.

– Мы хотели поинтересоваться, не сможете ли вы почитать в Колледже Фэйрмаунт?

– Ну, смог бы, какого числа?

– Тридцатого, следующего месяца.

– Мне кажется, я тогда ничем не занят.

– Наш обычный гонорар – сто долларов.

– Обычно я получаю сто пятьдесят. Гинзберг получает тысячу.

– Так то Гинзберг. Мы можем предложить только сто.

– Хорошо.

– Прекрасно, мистер Гэнтлинг. Мы пришлем вам подробности письмом.

– Как насчет дороги? Дьявольски далеко к вам добираться.

– Ладно, двадцать пять долларов на дорогу.

– Договорились.

– Вы не согласились бы побеседовать со студентами на занятиях?

– Нет.

– Будет бесплатный обед.

– Принимаю.

– Прекрасно, мистер Гэнтлинг, мы с нетерпением ждем вас на кампусе.

– До свидания.

Карл походил по комнате. Посмотрел на пишущую машинку. Вставил в нее листок бумаги, затем поразглядывал девчонку в изумительно коротенькой мини-юбке, проходившую мимо окна. Потом начал печатать:

”Марджи собиралась на свиданку с этим парнем но пути к ней этот парень встретил другого парня в кожаной куртке и парень в кожаной куртке распахнул свою кожаную куртку и показал ее парню свои сиськи поэтому ее парень приехал к Марджи и сказал что на свиданку прийти не сможет потому что парень в кожаной куртке показал ему свои сиськи…”

Карл поднес к губам пиво. Хорошо было писать снова.

Помнишь Перл-Харбор?

Нам приходилось прогуливаться во дворе дважды в день – в середине утра и в середине дня. Делать особо было нечего. Люди становились друзьями на основе того, что привело их в тюрьму. Как сказал мой сокамерник Тэйлор, насильники детей и случаи непристойного обнажения находятся в самом низу социального порядка, а крупные мошенники и главари рэкета – на самом верху.

На прогулочном дворе Тэйлор со мной не разговаривал. Он прохаживался взад-вперед со своим крупным мошенником. Я сидел в одиночестве. Некоторые парни сворачивали шаром рубашку и играли в мяч. Казалось, им нравится. Средств развлечения заключенных явно было немного.

Я сидел. Вскоре заметил скучковавшуюся группу. Они играли в кости. Я поднялся