Ночь за нашими спинами - Эл Ригби

Наши страшилки. Пули из воздуха, летающие во всех направлениях и настигающие любую жертву. Точно читая мои мысли, мэр посмеивается. Как над очень удачной шуткой.

– Изначально я просто сажал солдат в разные концы пустыря, близ укреплений прежних поселенцев. Там легко прятаться, потому что укрепления обладают занятным свойством: сидя поблизости, ты попадаешь под воздействие какого-то энергетического или магнитного поля и сливаешься с ними. Когда кто-то появлялся, открывали перекрестный огонь. Это было нетрудно выдавать за учения, но я опасался, что ты, Ван, догадаешься. И решил немного изменить план. Убрать тебя с поста министра и поставить во главе партии. Для этого ты был достаточно…

– …глуп?

– …верен. Ну, а потом я понял, что надежнее использовать роботов. Так меньше шума. Меньше риска. И болтовни.

После неповторимого ругательства «единоличника» наступает тяжелая давящая тишина. Ван Глински снова нарушает ее:

– Значит, вы… убили его брата? – Его здоровая рука указывает на главу «свободных».

Тот выпрямляется в кресле.

– С Кларком все…

Единоличник отвечает глухо, глядя исподлобья и будто сомневаясь, что поступает правильно:

– Я имею в виду того, с кем ты прилетел. Его труп нашли на пустыре. Ваша настоящая фамилия – Уоллес. Вы американцы. Я узнал это… когда копал под тебя.

Гамильтон смотрит на мэра. Тот пожимает плечами:

– На пустыре убили десятки. Не понимаю только, как выжил ты. Знал бы я, что ты устроишь…

Он для него больше не «сынок». Это равнодушие, граничащее с ненавистью. Гамильтон опускает голову, но через секунду его глаза вдруг будто вспыхивают:

– Хотите знать? Я лежал, пока они не перестали свистеть. Прополз несколько километров, содрав все локти и колени, и эти шрамы видно до сих пор. Я почти спятил. – Глава «свободных» закусывает губу. – Это… то, что я помню. Мне достаточно этого, чтобы быть тем, кто я есть. И я хочу знать одно…

– Что же, щенок?

«Свободный» проглатывает оскорбление. Тихо, сквозь зубы, не обращая внимания на пристальные взгляды Глински и Сайкса, он спрашивает:

– За что? В ы говорили, важен каждый человек. Вы учили нас так, и…

Мэр, скривившись, резко бросает:

– Сентиментальный. Аполитичный. Бред.

– …Вы говорили о королевстве. Идеале. Утопии.

– Идеалы и утопии замешаны на крови. Если это кровь таких, как ты, они держатся долго.

Мои глаза чем-то застилает. Я не сразу понимаю, что это слезы. Сквозь горячую дрожащую пелену я вижу, как Джей Гамильтон сжимает кулаки. Элмайра обнимает его за плечи и шепчет что-то на ухо, ее глаза тоже странно блестят, и она скрывает это, перекинув пряди волос на лицо. Она никогда не любила мэра так беззаветно и доверчиво, как я, в ее отношении к нему – впрочем, как и почти ко всем людям, с которыми она не спала, – чувствовалась настороженность. Но… быть настороженным и ждать нож в спину – разные вещи.

– А чтобы была хотя бы видимость крови… нужна видимость оппозиции. Партия Свободы – одна из лучших моих идей.

– Сами сделали все, чтобы вернуться было нельзя, и сами создали тех, кто врал, что это возможно? – Элм отпускает Гамильтона и со злостью вскидывается. – Да вы сумасшедший! Отобрать надежду, и…

– Надежда и обещание – двигатели политики и жизни. Все было в прекрасном балансе. – Бэрроу снова поворачивается к Гамильтону. – Твой приемный отец никогда не верил в возможность найти эту вашу свободу. Соглашаясь назначить тебя, я не думал, что…

– А иначе убил бы? – усмехается Ван Глински. В его интонации чувствуется смесь восхищения и отвращения. – Ах ты, паскуда… да я бы тебя…

Мэр разводит руками. Будто демонстрируя некое недоумение.

– Я понял, что ошибся, когда вы начали грызться. Как тупые щенки, которые рвут зубами одеяло, на котором спят! Тогда я решил, что самым лучшим вариантом будет отказаться от партий и решать все вопросы с правительством без совещательных аппендиксов. Как в… королевствах. Да, я же строил королевство! Но для этого нужно было еще больше драмы. Я всегда любил театр. Мы с Динарой в университете, знаете, ставили Чехова, и Горького, и кое-что из греческого…

«Свободный» и «единоличник» смотрят на него одинаково зло. Правда, у Гамильтона во взгляде больше боли, у Глински – ненависти.

– Вами было легко управлять. Вы бросались друг на друга по любому поводу. Я даже позволил себе поразвлечься – завел газету, в которой говорил правду о вас обоих. Я ведь хорошо знаю, Ван, что ты всегда всюду видишь врагов. Но никогда не заглядываешь в зеркало.

– Заткнись…

Но мэр уже не обращает на него никакого внимания. Его следующие слова адресованы Сайксу.

– Ты угадал. Благотворительная организация «Жизнь» вела разъяснительную работу в бедных районах. Нашлись союзники, разделявшие мое мнение по поводу этих двух уродов. Но это не все, – он смотрит на Гамильтона, – даже в твоей боевой своре есть такие. Ты задумывался когда-нибудь… как сильно тебя ненавидят на самом деле?

«Свободный» опускает голову. Ван Глински неожиданно, не поворачиваясь, утешает его:

– Расслабься. Меня больше.

Элмайра издает нервный смешок, скорее похожий на всхлип. Морган Бэрроу заговаривает вновь:

– Я не мог решить, что лучше, – отстранить вас, когда терпение народа лопнет, или стравить окончательно, чтобы вы убили друг друга. И я решил, что второе надежнее, но чуть-чуть не рассчитал. А ведь тебя, Ван, могли пристрелить, когда мой памятник еще стоял. – И мэр бросает взгляд на Элм. – Если бы не ты, драная шалава. Ты всегда спишь только с сильными?

Элмайра вздрагивает. В моем рассудке отчаянно протестует все, что может протестовать. Нет…

Нет.

Он не мог. Он наш мэр, наш отец, мудрый король с двумя глупыми сыновьями. Он жалел Гамильтона. Жалел меня. Ел со мной одно яблоко, а когда-то не дал сделать самую большую и последнюю ошибку в своей жизни. Я ведь была самым верным из его пажей…

– Кстати, свора. Вам понравился наш подарочек? Каруселька? Хорошо поспали?

Ван Глински пристально смотрит на него. Я вижу, что его зрачки сузились, но усталый голос звучит почти мягко:

– Я отвечу за них. Мы… премного благодарны.

Мэр обдумывает слова, но вряд ли понимает их суть. А я – понимаю. И я не отвожу глаз, когда Ван Глински смотрит прямо мне в лицо. Человек, давший мне имя. И, возможно, передавший некоторую часть своей живучести и упрямства.

– Вопросы будут, Сайкс? – Бэрроу с улыбкой поднимает брови. – Прежде чем меня пристрелят? Только я не собираюсь выдавать имена друзей, лучше предоставлю вам самим право отгадывать, с какого конца гниет рыба. Что еще?

Сайкс молчит. Теперь голос подает Элм. Но она не спрашивает, а утверждает: