Молот и крест. Крест и король. Король и император - Гарри Гаррисон

двоих. Откуда у бродячего попрошайки такая вещь? К ней была примотана нитка, а на той…

Сноп. Всего несколько колосков, но связанных так, что ошибиться нельзя. И если арфа означала менестреля, то сноп…

Она торопливо повернулась к слепцу. Тот отнял от лица руки с повязкой и вперил в нее взгляд единственного глаза. Затем медленно, сурово мигнул. Вновь уронив лицо в ладони, Шеф тихо, но отчетливо произнес:

– В нужнике. В полночь.

– Но его стерегут, – возразила Годива. – И Альфгар рядом…

Хунд протянул ей суму, как бы прося милостыню, и украдкой сунул в руку пузырек.

– Выльешь в эль, – шепнул он. – Любой, кто выпьет, уснет.

Годива резко отпрянула. Хунд, словно натолкнувшись на отказ, обмяк; менестрель стоял опустив голову, как будто слишком отчаялся, чтобы возвысить взор. Годива увидела в нескольких ярдах старую Польгу, которая ковыляла с упреками наготове. Она отвернулась, превозмогая острое желание броситься к старухе и обнять ее, как юная дева, которая не ведает страха. Но шерстяное платье присохло к ссадинам на ляжках, и она стесненно зашаркала прочь.

* * *

Шеф не думал, что заснет перед самым похищением, но его неодолимо сморило. «Слишком сильно для естественного сна», – с тревогой успел подумать он.

Когда Шеф уснул, заговорил голос. Не тот знакомый и веселый, который был у его неизвестного заступника, а холодный голос Одина – Покровителя Битв, Предателя Воинов; бога, который принимал жертвы, отправленные на Берег Мертвых.

* * *

– Берегись, человечишко, – сказал голос. – Вы с отцом вольны действовать, но не забывайте платить мне дань. Я покажу, что бывает с теми, кто этого не делает.

Шеф обнаружил себя сидящим на самой границе светового круга, спиной к непроглядной тьме. В круге пел арфист. Он выступал перед седым старцем с крючковатым носом и суровым, грозным лицом, похожим на лик с оселка. Но Шеф знал, что музыка предназначается женщине, приткнувшейся в ногах у отца. Звучала любовная баллада – песня южных краев о красавице, которая слушала в саду соловья и тосковала по возлюбленному. Лицо старого короля блаженно расслабилось, и веки прикрылись; он воспоминал свою молодость и ту счастливую пору, когда ухаживал за ныне покойной женой. Арфист же, ни разу не сбившись, положил подле юбки женщины рунакефли – рунную палочку, послание от любимого. Шеф знал, что сам он и был ее возлюбленным, а звали его Хеоден. Арфист же был Хеорренда – несравненный певец, направленный его господином выкрасть женщину по имени Хильд у ее ревнивого отца, Хагены Беспощадного.

Другие времена, другая сцена. На берегу выстроились два войска, и неспокойное море катило волны, трепавшие бурые водоросли. Двое вышли навстречу друг другу из сомкнутых рядов. Шеф знал, что на сей раз Хеоден явился предложить выкуп за украденную невесту, чего не сделал бы, не настигни его воины Хагены. Он показал мешки с золотом и драгоценные самоцветы. Но речь стал держать другой человек, старик. Шеф знал, что тот отвергает предложение, ибо он обнажил свой меч Дайнслаф, который выковали гномы; его нельзя убрать в ножны, пока не отнимет жизнь. Старик говорил, что оскорбление слишком велико и смыть его можно только кровью Хеодена.

Шеф ощутил нажим. Что-то давило на него извне. Он должен был досмотреть последнюю сцену. Сквозь рваные тучи светила луна. Поле боя было усеяно трупами – щиты расколоты, сердца пронзены. Хеоден и Хагена упокоились в смертельных объятиях. Но один человек был жив, он двигался. Это была Хильд, лишившаяся и мужа-похитителя, и отца. Она ходила меж трупов и пела песнь – гальдорлеот, которой ее научила нянька-финка. И мертвые дрогнули. Поднялись на ноги. Уставились друг на дружку в лунном свете. Подобрали оружие и продолжили бой. Хильд взвыла от ярости и досады при виде того, как отец и возлюбленный, не обращая ни малейшего внимания на нее, принялись крошить разломленные щиты. Шеф понял, что этот бой на побережье далекого оркнейского острова Хой продлится до Судного дня. То была Вечная Битва.

* * *

Нажим усиливался, пока Шеф не очнулся в испуге. Хунд давил большим пальцем ему под левое ухо, чтобы разбудить и не наделать при этом шума. Ночь была тиха и нарушалась только ворочанием и храпом сотен воинов, спавших в шатрах и палатках армии Бургреда.

Со своих мест поднялось шестеро вольноотпущенных рабов под началом Квикки, волынщика из Кроуленда. Они бесшумно подошли к телеге, стоявшей в нескольких ярдах, взялись за оглобли и сдвинули ее с места. Несмазанные колеса оглушительно заскрипели в ночи, вызвав всеобщее недовольство. Вольноотпущенники оставили его без внимания и упрямо продолжили путь. Шеф следовал в тридцати шагах, уже без планок, но по-прежнему на костылях. Хунд постоял, наблюдая, после чего скользнул прочь в лунном свете, направляясь к границе лагеря и приготовленным лошадям.

Телега скрипела, катя к шатру, и ей наперерез вышел стражник из танов Бургреда. Шеф услыхал его грубый окрик и глухой звук, с которым древко копья ударило по плечу какого-то бедолагу. Жалобные возгласы, увещевания. Тан подступил ближе, желая выяснить, чем занимаются эти люди; учуяв же вонь, распространявшуюся от телеги, он отшатнулся, стараясь совладать с тошнотой и разгоняя воздух ладонью. Шеф бросил костыли, прокрался сзади и шагнул в паутину расчалок шатра. Оттуда ему было видно, как тан отгонял свору Квикки, а тот заискивал, но твердо придерживался заученной роли:

– Велено ж вычистить нужники, покуда ночь! Хозяин сказал, что нечего ворочать дерьмо, когда белый день! И чтобы благородных дам не смущать. Мы же не по своей воле, господин хороший, нам бы поспать, да вот приходится исполнять. Хозяин же сказал, что, ежели не сделаем до утра, он с меня шкуру спустит…

Раб канючил весьма убедительно. При этом он продолжал толкать тележку, стараясь, чтобы застарелая вонь людских экскрементов двадцатилетней выдержки ударила тану в ноздри. Тан сдался и ушел, так и маша перед собой рукою.

«Трудненько же будет поэтам сложить об этом сагу», – подумал Шеф. Ни один бард еще не описал героя, подобного Квикке, однако без его помощи ничего бы не вышло. Между рабами, фрименами и воинами существовала разница, она отражалась и на походке, и на речи. Тан ни на миг не усомнился в том, что Квикка – раб на побегушках. Разве вражеский воин может быть таким недомерком?

Отряд достиг женского нужника, который находился в задней части огромного шатра, занявшего четверть акра. Перед ним высился неизменный часовой, один из личных гвардейцев Бургреда – шести футов ростом и в полном боевом снаряжении, от шлема до подбитых сапог. Шеф напряженно