Анри Бергсон - Ирина Игоревна Блауберг

получают идеи об отсутствии жесткого детерминизма не только в микро-, но и в макромире, о неустойчивости и нестабильности как фундаментальных характеристиках мироздания, о самоорганизации в природе, о многовариантности развития и необходимости учета внутренних тенденций сложно-организованных систем. В науке все сильнее осознается важность введения в разных сферах исследования представления о «стреле времени», о необратимости, эволюции. Бергсон, таким образом, еще в начале XX века предвосхитил очень важные направления дальнейшего движения науки. Не случайно глава одной из наиболее влиятельных сегодня научных школ, создатель нелинейной динамики и теории самоорганизации Илья Пригожин, не раз уже цитировавшийся нами, часто упоминал о нем при изложении своей концепции. Обсуждая вопрос о времени в науке, Пригожин и Стенгерс в работе «Время, хаос, квант» пишут, что их книгу пронизывает «дух поставленной Бергсоном проблемы», хотя они и не разделяют бергсоновской веры в интуицию как метод, способный конкурировать с научным знанием[365].

Глава 6

Бергсон в 1907–1927 гг.[366] Триумф Бергсона?

«Творческая эволюция», знаменовавшая собой пору расцвета философской деятельности Бергсона, с энтузиазмом была встречена его учениками и друзьями. Так, У. Джеймс в большом письме Бергсону от 13 июня 1907 г. назвал ее «подлинным чудом в истории философии»; она содержит, писал он, столько новых и революционных по сути идей, что современникам трудно будет сразу их осмыслить, а впоследствии они будут развиты в тех направлениях, о которых сам автор пока совершенно не подозревает. По словам Джеймса, они с Бергсоном вместе сражаются против интеллектуализма, Бергсон – как генерал, он сам – как простой солдат (и вновь нельзя не отдать должного благородству Джеймса, который без тени зависти радовался за своего коллегу, всячески подчеркивая его преимущества). Бергсон, по мнению Джеймса, нанес интеллектуализму сокрушительный удар[367].

В курсе лекций о современном состоянии философии, прочитанном в Оксфорде в 1908 г., Джеймс повторил эту мысль, отметив, что «сравнительно молодой и в высшей степени оригинальный французский писатель» поразил интеллектуализм «окончательно и без всякой надежды на возрождение»[368]. Джеймс охарактеризовал интеллектуализм как рационалистическое убеждение в несогласованности данных чувств и необходимости введения, с целью их согласования и обоснования порядка в мире, системы понятий, каждое из которых не связано с другими и исключает из выражаемой им действительности все то, что не входит в его определение. Интеллектуализм не учитывает изначальной связи самого чувственного опыта, а потому прибегает, как это делает послекантовская философия, к абсолюту ради установления чисто внешней связи между вещами. «Не лучше ли подвергнуть пересмотру метод интеллектуалистской критики, чем, приняв его, искать затем спасение от его последствий в ничем не обоснованной вере в какой-то иррациональный фактор. Может быть, в самом потоке чувственного опыта содержится рациональность, которую мы просмотрели?» (с. 41). В лекциях Джеймса прозвучала важная для понимания концепции Бергсона мысль о том, что рациональность имеет различные степени и их можно выделить и описать, не сводя к той рациональности, которой ограничивается интеллектуализм.

«…Оригинальность Бергсона столь изобильна, что некоторые из его идей совершенно сбивают меня с толку», – признавался на лекциях Джеймс (с. 124). Но именно Бергсон, в чьей философии «нет ничего подержанного, ничего из вторых рук» (с. 146), заставил самого Джеймса, по его словам, сделать последний шаг и окончательно отодвинуть логику на второй план. Он отметил здесь и «феноменальные» средства изложения, использованные Бергсоном. «Если бы не стиль, – писал американский философ Бергсону, Ваша книга рисковала бы еще сто лет оставаться в тени; но Вы пишете столь превосходно, что Ваши теории немедленно привлекут к себе внимание»[369]. Действительно, способ изложения Бергсоном своих идей сыграл немалую роль в распространении его философии. Биологи, правда, по-разному отнеслись к его концепции. Многие рассматривали «жизненный порыв» как чисто метафизическую идею или бесполезный образ; в то же время английские и американские биологи неплохо приняли новое эволюционное умение и использовали его в своей работе[370]. О степени влияния Бергсона во Франции в эту пору, когда его имя ставилось в один ряд с именами самых прославленных представителей философской мысли, позволяют судить воспоминания его современников и учеников[371]. На какой-то период он оказался в центре внимания: лекционный зал Коллеж де Франс был всегда переполнен, места приходилось занимать задолго до начала, и даже люди, весьма далекие от философии, считали своим долгом там побывать[372]. Не только студенты и профессора, но и художники, писатели, кюре в сутанах, светские дамы были постоянными слушателями Бергсона. О нем говорили в светских салонах. «Распространилась мода объявлять себя бергсонианцем, как после последней войны стало хорошим тоном говорить об экзистенциализме»[373]. Отчасти это действительно была дань моде. Вероятно, совсем не многие из слушателей Бергсона, увлеченных общим энтузиазмом и вниманием к его концепции, были в состоянии понять ее суть. Со временем выяснилось, что даже вполне искренние почитатели нередко превратно толковали его идеи. С этого периода началось расхождение собственно философии Бергсона и «бергсонизма», т. е. упрощенной и искаженной версии его воззрений, которую слишком часто принимали за оригинал (правда, термин «бергсонизм» употребляется и в позитивном смысле, как синоним «бергсонианства»). Именно этой версией порой вдохновлялась, к примеру, та литература, которая, по словам одного из исследователей, «знала скорее не Бергсона, а бергсонизм, неопределенную, туманную моду, и которая насаждала выражения “живой”, “конкретный”, “глубокое я”, выступая в роли нового романтизма»[374].

С 1907 по 1914 гг. Бергсон, как и прежде, читал по пятницам и субботам лекции в Коллеж де Франс. Особый наплыв публики отмечался по пятницам, когда он излагал свои собственные идеи. Л. Лавель так описывал общее впечатление от этих лекций: слушатели «с изумлением открывали в своем повседневном существовании присутствие потока жизни, извилистого, сложного и неделимого, наделенного цветом и чувством, который беспрестанно обновлялся и рос»[375]. Субботние лекции, на которых комментировалась философская классика (в 1907–1908 гг. предметом рассмотрения стали «Трактат о принципах человеческого знания» и «Сейрис» Беркли, в 1910 – «Трактат об усовершенствовании разума» Спинозы), были внешне не столь впечатляющими, требовали специальной подготовки, а потому пользовались меньшей популярностью.

Жизнь Бергсона после публикации «Творческой эволюции» была заполнена до предела работой: подготовка к лекциям, занятия в библиотеках, заседания Философского общества и Академии юридических и политических наук, где ему часто приходилось выступать, ответы на письма… По-прежнему оживленной была его переписка с Джеймсом, где он неизменно с похвалой отзывался о работах своего американского друга, подчеркивал сходство их устремлений (находя при этом «предустановленное согласие» между обеими концепциями[376]) и уточнял собственные идеи. 27 июня 1907 г., отвечая Джеймсу на письмо по поводу «Творческой эволюции», он благодарил его за высокую оценку