Пока Париж спал - Рут Дрюар

– Вы знаете, что испытывает родитель? – Лаффитт говорит грубо, повышая голос. – Когда не знает, жив ли его ребенок. Мы не знали, оплакивать ли его или продолжать поиски.

– Послушайте. Если бы не я, ваш сын бы не выжил. Теперь он вернулся. Почему бы вам не отправиться домой и не позаботиться о нем? Вы уже отомстили.

– Отомстили! Вы думаете, дело в мести? – Лаффитт еще громче выкрикивает эти слова.

– О чем же еще? Что вам от меня нужно? – Жан-Люк тоже повышает голос.

К ним подходит охранник. Он со всей силы бьет палкой по столу.

– Я уже говорил тебе. Сиди тихо!

Он кладет палку под подбородок Жан-Люка и выкручивает его так, чтобы сделать заключенному больно.

Внезапно Лаффитт падает на стол и начинает биться в судороге, будто в припадке.

– А с ним что? – Надзиратель поднимает голову Давида. Его лицо посерело и покрылось каплями пота. В его глазах стоит дикий ужас.

– Я думаю… думаю, вы его напугали.

– Я? Я просто сказал тебе сидеть тихо.

Лаффитт сидит молча и неподвижно, как статуя. Жан-Люк кладет руки на стол и пытается дотянуться до него. Лаффитт смотрит на него дикими глазами, но сжимает запястья Жан-Люка, пытаясь ухватить ртом воздух.

Надзиратель удаляется, громко топая ногами.

Какое-то время мужчины сидят в тишине. Жан-Люк ждет, пока Лаффитт придет в себя.

– Прошу прощения, – наконец выдавливает он. – Это просто… столько воспоминаний.

– Все в порядке. Все прошло.

Давид смотрит Жан-Люку прямо в глаза и спрашивает:

– Прошло? Разве? Это никогда не пройдет.

Жан-Люк понимает, о чем он, и пытается сменить тему:

– Как ваша жена?

– Она… Ее очень расстроила ваша встреча.

– Мне жаль. Я не хотел ее расстроить.

– Она надеялась побольше узнать о Самюэле, но вместо этого вернулась в еще большом отчаянии.

– Я совсем не хотел этого. Ваша жена хотела, чтобы я поделился подробностями о жизни Сэма, но я совсем ничего не мог вспомнить – ни когда он сделал первый шаг, ни когда он проспал всю ночь в первый раз. Я не помню таких вещей.

– Понимаю. – Лаффитт потирает глаза, будто очень устал от происходящего. – Что же тогда вы помните?

Жан-Люк задумывается на несколько секунд, и в его голове всплывает живое лицо Сэма.

– Его улыбку. Смешные вещи, которые он говорил. Как он выставляет вперед подбородок, когда пытается добиться своего. Как обнимал меня своими длинными тонкими ручками. Сладкий запах мальчишеского пота. Как он смотрел на меня удивленными глазами, когда я читал ему…

Лаффитт опускает руки на стол.

– Достаточно, – говорит он, выпрямляясь на стуле. – Почему вы не завели собственных детей?

Жан-Люк хмурится.

– Мы хотели. – Он замолкает на мгновение, сомневаясь, стоит ли продолжать. – Но… было непросто. Шарлотта не могла иметь детей. Нам сказали, что это может быть последствием длительного голодания во время оккупации. Она была так молода, ее тело только формировалось.

– О. – Теперь Лаффитту не по себе, его бледные щеки слегка краснеют.

– Врачи сказали, что не могут помочь. – Слова буквально срываются у него с языка, и он чувствует облегчение. – Они сказали, что правильное питание и здоровый образ жизни все поправят, но этого так и не произошло.

Жан-Люк разглядывает Лаффитта и с удивлением замечает черты Сэма в его темных, умных глазах и в его манере округлять их, задумавшись над чем-то серьезным.

– Можно я спрошу, если вы не против… Вы ведь тоже не завели детей.

Лаффитт опускает глаза и отрицательно качает головой. Когда он наконец снова их поднимает, то выглядит рассеянно, будто полностью отдался воспоминаниям.

– Простите. – Жан-Люк не знает, о чем еще говорить. Они ступили на опасную территорию, и он старается поскорее выбраться оттуда.

Но тут Давид моргает и начинает говорить, устремив взгляд куда-то вдаль:

– Было непросто, когда мы вернулись. Физический труд, голод, жестокость – все это сильно отразилось на нас. Мы изменились, наши тела больше нам не принадлежали. Мы не были больше молодой парой. Думаю, мы чувствовали себя…

Он заглядывает в глаза Жан-Люку, сам удивляясь тому, как много сказал.

– Потребовалось немало времени, прежде чем мы снова смогли почувствовать себя людьми, самими собой. И все это время мы не теряли надежды найти Самюэля. Я хотел попробовать завести второго ребенка, но Сара не хотела, просто не могла. Она часто плакала. Ей просто хотелось вернуть нашего ребенка.

– И теперь так и случилось.

– Но это больше не наш сын, разве нет? Если бы… если бы вы отыскали нас после войны. Все сложилось бы совсем иначе.

Давид вздыхает.

– Десять минут! – кричит надзиратель.

– Расскажите мне, как он поживает теперь, – говорит Жан-Люк. – Прошу. Ваша жена сказала, что у него ужасная сыпь… Ему лучше?

Лаффитт выглядит потерянным – он задумался и потерял нить разговора. Он собирается с мыслями и отвечает:

– Нет, не лучше. – Его взгляд встречает глаза Жан-Люка. – Хорошо, хотите знать правду? Я расскажу.

Давид тянет себя за бороду и наклоняется вперед.

– Бедный ребенок ужасно переживает. Он отказывается говорить по-французски, плачет почти каждую ночь и покрылся сыпью с ног до головы. На прошлой неделе ему наконец-то удалось сбежать от нас. Его нашли в Гавре, где он пытался сесть на корабль до Америки.

– Нет! Боже, нет! – Жан-Люк откидывается на спинку стула и хватается руками за голову. Что они сделали с Сэмом? Его живот скручивает от боли, будто кто-то пронзает его ножом изнутри. Ему трудно дышать.

Приближается надзиратель.

– Пять минут.

– Сара, – тихо произносит Лаффитт. – Ей трудно видеть своего сына в таком состоянии. Мне тоже непросто, но я стараюсь думать о будущем, видеть картину целиком. Но Сара видит только, что ее ребенок страдает. Это ее убивает.

Париж, 3 ноября 1953 года

Пока Давид навещает Бошама, а Сэм прячется в своей комнате, Сара достает писчую бумагу для особых случаев. Она хранит ее в деревянной шкатулке, в толстой пачке бумаги спрятана засушенная роза. Ей предстоит написать самое важное письмо в жизни. Она аккуратно наполняет ручку чернилами, думая о Давиде и о том, как сложно ему будет принять это решение. Но ему не удастся остановить ее, потому что она дала обещание Богу. Вера Давида непоколебима, и он никогда не позволит Саре поставить под угрозу отношения с Богом, нарушив клятву.