Стезя смерти - Надежда Попова

Бруно поднялся, бросив на своего опекателя казнящий взор, и тяжело вздохнул.

– Либо это дело тебя доконало, – предположил он недовольно, – либо в вашей академии не объясняют толком, как брать показания у таких вот свидетелей… Ты настолько парня запугал, что он едва не лишился дара речи вовсе.

– Я не люблю детей, – откликнулся Курт хмуро. – Не умею с ними говорить и не люблю. В академии нам разъясняли различные подходы, и к детям тоже, но мне это всегда было… А знаешь, – осекся он на полуслове, – это, вообще, не твое дело. Помог – спасибо. Свободен.

Не обращая внимания на насупившегося подопечного, Курт вновь развернул записку, снова прочел. Судя по неопрятности и ошибкам, доставленное послание не сочинено кем-либо из студентов, хотя высказанная мальчику угроза вполне могла прозвучать и из уст представителя университетских слушателей. Что окончательно развеивало все сомнения относительно части общества, из коей происходила эта opera anonyma[152], так это назначенное место встречи…

– Что это за дом корзинщика? – точно подслушав его мысли, спросил Бруно; Курт поправил:

– Старый дом корзинщика… Помнишь, я рассказывал, насколько чума проредила Кёльн? Этот дом как раз в том квартале, который вымер практически полностью, там обосновались местные шайки. Сейчас их сильно поубавилось – магистрат, все ж-таки, хоть как-то, а работает. По крайней мере, сегодня нет того разгула, что начался при мне, но – всех же не выловишь, разве что облавой; вести себя стали потише, нападают не каждый день, но… Те кварталы – до сих пор во власти уличных шаек.

– Стало быть, – уточнил Бруно, – тебе предлагается среди ночи одному пойти на территорию, подконтрольную преступникам?..

– Твоя сообразительность и догадливость порою просто зашкаливают, – преувеличенно дружелюбно улыбнулся Курт; подопечный поморщился:

– Прекрати; но ты ведь понимаешь, что Керн тебе не позволит?

– Конечно, – кивнул он. – Поэтому, пока я не вернусь, знать об этой записке он не будет; это – понятно?

Бруно нахмурился, глядя на него придирчиво, и уточнил:

– То есть, ты намерен скрыть от вышестоящего сведения, касающиеся дела? Я тебя верно понял?

– Сведения Керн получит – с подробностями. Когда вернусь.

– Если вернешься, – поправил подопечный; Курт кивнул:

– Вот потому я и не желаю ему сейчас ничего рассказывать – он ответит мне так же и затеет сочинять мне прикрытие, оцепление, слежку… Тогда автор записки, кем бы он ни был, исчезнет, а мы потеряем сведения неизвестной ценности.

– Ты уверен, что это единственная причина? – осторожно предположил Бруно, перехватив его взгляд. – Ты уверен, что просто не начал вести свою игру за спиною начальствующего и сослуживцев?

Курт мгновение молча смотрел мимо, на шершавый серый камень стены, а потом переместил тяжелый взгляд на подопечного.

– Что-то я не вполне понял, – произнес он медленно. – Ты что же – обвиняешь меня в том, что я недобросовестно веду дело?

– А если и так? – взгляда Бруно все-таки не выдержал, отвернулся, но голос креп лишь более. – Я ведь слышал, как вы обсуждали то, что она тебе травила – там, в камере. Она попросту норовит взять тебя на жалость, потому что иного выхода, иного способа выкрутиться у нее нет, неужто ты этого не понимаешь? И – да, я начинаю опасаться, что ты задумал повернуть дело так, чтоб оправдать ее.

– Осмелел… – усмехнулся Курт холодно, смерив его взглядом. – А кроме того – внезапно стал верным сыном Конгрегации… С чего вдруг, Бруно? То тебя не убедишь в виновности преступника, то ты неожиданно начал печься о моей преданности и благе дела…

– Потому что вижу это самое дело, – отрезал тот решительно. – Потому что, как я и говорил, желаю помочь найти убийцу хорошего парня, который никому ничего плохого не сделал; я его знал не слишком хорошо, но точно знаю, что он такого не заслужил. А когда я вижу, что убийца может избежать наказания лишь потому, что у тебя в душе зародились сомнения, что у тебя вдруг начали думать не мозги, а кое-что ниже…

– Стало быть, так, Бруно, – оборвал он тихо. – Моя душа – не твоя забота. Что касается моих мозгов – было б неплохо, если бы твои хоть изредка думали вполовину так же хорошо. Керну о записке ни слова, иначе я переломаю тебе руки. И это не метафора.

Подопечный отвернулся, переводя дыхание осторожно, тихо, дабы успокоить явно видимое бешенство, и, наконец, выговорил:

– Хорошо, допустим, я буду молчать; но ваш стражник? Ему ты тоже пригрозишь переломать конечности? Хотелось бы взглянуть на это.

– Он только заступил и сменится лишь к ночи, тогда меня здесь уже не будет, а Керну сейчас не до того, чтобы прохаживаться по постам и справляться, как дела. Итак, мы договорились? Молчать. Керну ни слова; Ланцу и Райзе тоже. Ты вообще ничего не видел и не слышал. Ты вспомнишь об этом происшествии лишь в том случае, если меня не будет в Друденхаусе к утру. Это – понятно?

– Слушаюсь, – издевательски поклонился Бруно. – Мне уже хочется, чтобы утро поскорее настало, и мне было что вспоминать.

Этой ночью Кёльн словно бы вымер – безденежные студенты, желающие одним махом поправить свои дела, не шатались по переулкам, предлагая припозднившимся прохожим внести пожертвования в пользу голодающих, да и самих прохожих не было, зато улицы буквально кишели магистратской стражей. Курт шел, не скрываясь, лишь время от времени приходилось извлекать из-под воротника Знак, когда путь ему заступала очередная пара блюстителей порядка; оные блюстители попадались столь часто, что он, в конце концов, просто оставил медальон висеть поверх куртки, дабы не тратить время и нервы – и свои, и городской стражи.

Неблагополучные кварталы обозначились уже совершенным безлюдьем; здесь не было и караулов, и, казалось, даже вездесущие уличные коты, единственные нарушители спокойствия, коим не указ были даже магистратские солдаты, избегали появляться здесь. И все же ночные шорохи обступали со всех сторон, словно в пустых окнах брошенных домов, в осыпавшихся дверных проемах по временам появлялись то ли таинственные обитатели этих запретных для добропорядочного горожанина мест, то ли бывшие хозяева жилищ, в ночную пору возвращавшиеся из дальней, темной стороны жизни и смерти…

Курт встряхнул головой, силясь сбросить с себя ледяное оцепенение, ощущая, тем не менее, мерзкие мурашки на спине; бояться здесь следует не призраков, напомнил он себе настойчиво, а людей – вполне живых и временами не желающих видеть таковыми прочих представителей людского племени.

Когда бывший дом корзинщика, чьего имени он теперь уже припомнить не мог, оказался в пяти шагах, из мрака впереди донеслось негромкое «стойте там». Курт подчинился немедленно, всматриваясь в темноту и видя не силуэт даже, а просто более плотный сгусток тьмы с чем-то, похожим на плечи и голову.