Гладиаторы - Джордж Джон Вит-Мелвилл

Эска — теперь уже не простой раб, но друг и клиент самого влиятельного в Иерусалиме человека, который, как говорили, сделал его прозелитом своей веры и готовился отдать ему свою дочь в замужество, — уже настолько выдвинулся в многочисленных подвигах при защите города, что считался одним из самых отважных начальников иудейского войска. Домогаясь славы, которая, как он иногда смел надеяться, могла дать ему все то, чего он желал на земле, — руку Мариамны, и, разделяя с осажденными великое уважение к храму и ненависть к чужеземному игу, бретонец не упускал случая прибавить хоть один листок к уже полученным лаврам и смело бросался вперед во всяком предприятии, требовавшем более чем обыкновенную силу и отвагу. Его высокий рост и развевающиеся белокурые волосы, так резко заметные среди окружавших его воинов с лицами оливкового цвета, очень скоро сделались известны римлянам, прозвавшим его «светловолосым заложником», так как они предполагали, что он еще недавно находился в Иерусалиме. И не один смелый воин легиона ближе теснился к своему товарищу и с особенной осторожностью подымал свой щит в уровень с глазами, видя, как над головами сражающихся развеваются его прекрасные кудри и сверкает его длинная сабля, нанося смертельные удары направо и налево.

В этот момент он вел отряд отборных воинов по упомянутому крытому пути, на осаду башни Антонии. С этой целью ночью траншея была еще более увеличена иудеями, в продолжение нескольких дней замышлявших эту отважную вылазку, и избранный отряд мог основательно рассчитывать на то, что неприятель не видит и не подозревает его движений.

Когда войско развернулось на открытом пространстве только в нескольких шагах от основания башни, иудеи увидели стоящего на вышке Тита, золотые латы которого сверкали на солнце, и с диким криком триумфа бросились в неодержимую и беспорядочную атаку.

Они были уже в двадцати шагах от бреши, когда из-за угла башни, как сокол, устремляющийся на свою жертву, показался Плацид во главе тысячи всадников, ринувшихся с поднятыми щитами и копьями в беспорядочную массу евреев, ряды которых были расстроены в пылу атаки.

Трибун только недавно соединился с римской армией. Он был послан усмирить одну отдаленную от Иудеи провинцию — дело, на которое он был особенно годен по своему характеру. Обогатившись за несколько месяцев вымогательства и грабежа, он позаботился возвратиться к своему начальнику вовремя, чтобы разделить с ним последние триумфы осады.

Юлий Плацид был превосходным солдатом. Благодаря своей бдительности он предусмотрел задуманную атаку и при своем умении готов был вполне выдержать ее. Тит с вышки башни не мог не подивиться отваге и быстроте, с какими трибун выскочил из засады и направил свою кавалерию на изумленного врага.

Но он имел дело с человеком, хотя и уступавшим ему в искусстве и опытности, однако равным ему по хладнокровной дерзости, которая выдерживает случайность и счастливо отделывается от нее. Эска разделил свои силы на два отряда, так что второй мог наступать стройными рядами для поддержки первого, каков бы ни был исход атаки. Этот отряд, хотя и находившийся вне траншеи, сохранял свой боевой порядок и теперь представлял собой сборный пункт для товарищей. Уже немало евреев лежали на земле, прикованные к ней ударами копий вражеских всадников, но и оставалось еще достаточно для того, чтобы образовать колючую фалангу, состоящую из двух стальных линий в форме острого угла и неприступную для нападающих. Плацид заметил этот маневр и в ярости закусил губы, но, хотя его лоб на минуту омрачился, скоро недобрая усмешка осветила его лицо. Он увидел Эску, отделившегося от своего войска и собирающего беглецов, и мгновенно узнал того человека, которого всего более ненавидел на земле.

Пустив лошадь в галоп и даже в этот момент удовлетворенной ярости бросая взгляд на башню с целью увидеть, смотрит ли еще Тит, он поднял копье и отчаянно и неудержимо ринулся на бретонца. Эска легко отскочил в сторону и, приняв удар на щит, ответил ударом в голову трибуна. Последний, чтобы избежать сабли, стянул конскую узду с такой силой, что лошадь сейчас же остановилась и взвилась на дыбы. Пользуясь моментом, бретонец схватил мощной рукой удила и благодаря своей тяжести и силе заставил повалиться наземь и человека и лошадь. Трибун упал и минуту находился во власти своего противника. Подняв вверх свое посиневшее лицо, с глазами, горевшими глубокой ненавистью, он проговорил сквозь зубы только два слова: «О, мой враг!» — и приготовился принять смертельный удар. Но рука Эски, поднятая для удара, мирно опустилась, а сам он ринулся в толпу всадников, рассек ее, как хороший пловец рассекает волны, и соединился со своими людьми. Плацид поднялся с угрозой своему исчезнувшему противнику, но ему никогда не пришлось узнать, что своим спасением он обязан был первым плодам той религии, которая уже пустила корни в душу его прежнего раба.

Когда у него в порыве отчаяния вырвались слова: «О, мой враг!» — бретонец подумал о том, что этот человек в самом деле был самым жестоким и неумолимым из его врагов. И он решил простить этого человека не по простому минутному побуждению, но в силу глубоко укоренившегося принципа; он решил пощадить его во имя Того, чье учение он начал узнавать и кому решил служить. Среди всех триумфов и подвигов этого дня не было ни одного благороднее подвига Эски, когда он опустил свою саблю и удалился хотя и против желания, но с твердой решимостью от своего сраженного врага.

Ожесточенный бой все еще продолжался. Элеазар с зилотами и Иоанн Гишала с «грабителями» выступили из стен, чтобы прийти на помощь соотечественникам. На этот раз римская армия была подавлена большинством и окружена, хотя Плацид, снова оказавшийся на коне, сделал все, что было возможно сделать человеку, чтобы оказать сопротивление нападающим. Наконец, Тит приказал десятому легиону, носившему его имя и составлявшему цвет его армии, выступить на помощь всадникам. Под предводительством Лициния, хладнокровная отвага и стойкость которого внушала солдатам полное доверие, легионеры тотчас же изменили положение дел и оттеснили иудеев к их укреплениям. Но прежде чем осажденные достигли прикрытия, глава легиона узнал в светловолосом заложнике своего любимого раба и с грустью сказал себе, что война не позволит ему снова увидеть его иначе, как мертвым или пленным.

С той ночи, когда Рим сменил своего царственного владыку, Эска жил вместе с Элеазаром, как если бы он был членом его семьи и разделял его веру. Хотя Мариамна, по обычаю своего народа, главным образом оставалась в женских покоях, однако невозможно было, чтобы два любящих существа, еврейка и бретонец, жили под одной кровлей, не видя друг друга время от времени. Свидания их происходили обыкновенно тогда, когда Эска отдыхал после своих воинских обязанностей, и, хотя они успевали обменяться только несколькими вопросами, несколькими словами и уверениями в непоколебимой любви или высказать благодарность за свое спасение, тем не менее, эти минуты были драгоценны для обоих, и они поджидали их, как единственные случаи, когда им можно было находиться в обществе друг друга, не встречая ни в ком помехи.

Выдержав атаку трибуна при башне Антонии, Эска торжественно возвратился в дом Элеазара. До самых дверей его сопровождали важнейшие лица города и толпа избранных солдат, видевших и разделявших его подвиги. С вышки галереи, окружавшей ее жилище, Мариамна видела, как он вошел во двор во главе друзей ее отца, слышала, как Элеазар, по военному обычаю, в нескольких словах высказал ему благодарность перед всеми, и заметила, что еврей вел с собой героя дня с таким видом, как будто хотел сделать ему какое-то особенно важное сообщение.