За пророка и царя. Ислам и империя в России и Центральной Азии - Роберт Круз

Жизнь в селе Беденги с населением около 330 душ на западном берегу Волги перевернулась с ног на голову из‐за последователей «ваххабизма». Когда Халитов выступил против них, они набросились на имама, по его словам, потому что он молился за царя, а их учение запрещало это. Во время столкновения в мечети последователи ваххабитской секты не только оскорбляли Халитова, но и били, и сместили его с должности. Теперь бывший имам апеллировал к министру внутренних дел, чтобы тот во имя «справедливого русского закона» продемонстрировал, что «правота всегда берет верх». Для Халитова «справедливый русский закон» означал полицейское расследование учений ваххабитов и восстановление в должности имама, что позволило бы ему молиться за «Его Императорское Величество» и «Ваше Превосходительство» Лорис-Меликова.

Даже в эпоху Александра III, стремившегося представить монархию воплощением православия и этнической русскости, религиозная гетеродоксия среди неправославных оставалась вопросом политического значения. Несмотря на ряд уступок сектантским группам при Александре II, обвинений Халитова оказалось достаточно, чтобы начать множество расследований религиозной жизни и политических настроений в Беденги. Он гарантировал, что власти свяжут ложные верования с нелояльностью, обвинив своих противников в том, что они нападали на него за защиту молитв за царя. Сам же Халитов демонстрировал свою преданность имперским законам, шариату и царю. Он защитил веру от ереси и принял участие в полезной научной работе, в частности перевел арабоязычный исламский правовой текст, подготовленный профессором Казем-Беком; он также был соавтором публикаций некоего ученого, которого назвал просто Ваисовым.

Халитов не уточнял, какие именно ваххабитские учения привели к тому, что он называл «пагубными последствиями», но добавлял, что один мулла из ОМДС, которому было поручено расследовать обвинения в 1876 г., был его «личный враг». Халитов протестовал против назначения этого муллы Мустаича, который, по его словам, был «самым главным приверженцем Эбахия» и вопреки возражениям Халитова собирал деньги для турок, а затем поехал в Турцию на хадж. Он вернулся в конце 1880 г., по словам Халитова, чтобы собрать больше денег и распространить «это еретическое учение». Из-за «клеветы» на Халитова Мустаичу, автору лишь «одной маленькой брошюры под названием Мухтасари Иман (Краткая вера), которая наполнена самыми разными еретическими учениями с грубым Богохульством», удалось сместить с должности ученого Халитова.

Обвинения, связанные с богохульством и отрицанием царской власти, по-прежнему приводили к вмешательству полиции. Халитов с его стратегией – представлять религиозный спор как политическое преступление – спровоцировал расследование, но в конце концов не смог заставить полицию и «справедливый русский закон» «побудить к благому и отвратить от дурного». Другие, более успешные деятели, смогли изменить условия исламской дискуссии с ее потенциалом порождать широкий спектр множественных исходов. Они перевели ее на бинарный язык ортодоксии и ереси, соответствовавший уже сложившимся убеждениям полиции. В данном случае отсылки к ваххабизму, движению, основанному Мухаммадом Ибн Абд аль-Ваххабом в Аравии XVIII в. с целью очистить ислам от якобы языческих практик, как кажется, не подействовали на чиновников. Но для мусульман того времени это было важным положением, говорившим об исламской ортодоксии и ее отношениях с российским государством. Обвинения в «ваххабизме» в данном случае, по-видимому, служили защитой суфийских практик от их реформистских критиков.

Но Халитов не просто защищал статичный и изолированный ислам. В своем последнем письме в Санкт-Петербург он называл себя «старовером Мухамеданином», тем самым раскрывая свою приверженность благочестивому протестному движению Ваисова, осуждавшему растущую социальную стратификацию российского мусульманского общества и коррупцию официальной исламской иерархии. С точки зрения «ваххабитов» и «мусульман староверов», мусульманское сообщество и истинную веру нужно было формировать вместе с государством, а не против него. Борьба добра со злом требовала привлечения полиции, царского законодательства и шариата.

Среди мусульман не только активисты вроде Ваисова и его сторонника Халитова посвящали себя борьбе с упадком религии. Ускорение социально-экономических изменений в последней четверти XIX в. усиливало страхи вокруг конфликтующих заявлений об истинной религии. Новые силы, высвобожденные индустриализацией, изменили села, малые и большие города. Масштабные изменения на рынке труда и повышение мобильности формировали более разнообразные рабочие места для молодежи и женщин. Распространение железных дорог и телеграфа, массовые миграции в города, бурный рост числа новых работников на фабриках, в шахтах и различных коммерческих фирмах, развитие массового рынка потребительских товаров – все это вызывало ощущение кризиса у представителей официальной власти. Та же дилемма стояла и перед улемами и мирскими активистами. Наряду с этим продолжались и старые конфликты. Даже знаменитые ученые становились жертвами доносов и наказаний от рук своих врагов из‐за того, что совершали спорные ритуалы. Как и для прежних поколений, особые споры вызывал вопрос о времени молитв и постов в условиях северной Евразии с ее долгими темными зимними днями и светлыми летними ночами. Шихабетдин Марджани, один из самых прославленных ученых Поволжья, в 1874 г. был на полгода смещен с официальной должности имама и проповедника в связи с протестами в ОМДС против того, что он начал пост в Рамадан днем раньше[516].

Власти иногда не решались посредничать в религиозных конфликтах мирян и клириков, но при Александре II и Александре III они стали уделять больше внимания контролю над улемами. Государственное вмешательство выражалось в более аккуратной слежке и эпизодических арестах клириков, подозреваемых в панисламистских и антиправительственных настроениях. Но и здесь мусульмане адаптировали свои жалобы и доносы к этому сдвигу государственных приоритетов. В 1870 г. уфимская администрация начала следить за деятельностью Зайнуллы Расулева (Зейнуллы Хабибуллина), шейха суфийского братства Накшбандийя. Чиновники получали донесения, что мусульмане со всего края приходят и воздают ему почести как «святому», хотя он ввел практики, не санкционированные Кораном, – например, такое «новшество», как молитва с четками. В праздник дня рождения Мухаммеда около трех тысяч башкир пришли встретиться с ним и поучаствовать в празднестве, включавшем в себя пир и чтение религиозных текстов[517].

Следить за Расулевым администрации помогали доносы местных мусульман. В 1872 г. религиозные ученые из Стерлибашево (Истерлибаш) донесли на него в ОМДС, обвиняя в «ереси и искажении ислама». Они указывали, что Расулев исполняет ритуальное поминание Бога (зикр) вслух, а эту практику осуждало большинство местных последователей Накшбандийя и запрещала официальная иерархия. В 1862 г. ОМДС объявило практикующих ее «отступниками от шариата» и закрыло им доступ в мечети. Недруги Расулева не только протестовали против того, что считали незаконным новшеством, но и были враждебны новой ветви Накшбандийя – братству Халидийя, к которому принадлежал шейх. Незадолго до того Зайнулла по дороге в Мекку останавливался в Стамбуле, где его посвятил в Халидийя шейх Ахмад Зияуддин Гюмюшханеви, тесно связанный с султаном и османской бюрократией. Шейхи-соперники, возможно, выступали против Зайнуллы еще и потому, что он уводил от них местных татарских, башкирских и казахских последователей. Хотя Расулев успешно защищался перед ОМДС, местные власти арестовали его и сослали почти на девять лет. Похоже, противники Расулева убедили администрацию, что благодаря связям с Гюмюшханеви и стамбульскими Халидийя он оказывает вредное влияние на множество своих учеников и представляет угрозу государству. Повсеместно власти явно продолжали преследовать суфийские практики, осуждаемые ОМДС. Один имам в Астраханской губернии убедил полицейского надзирателя приказать некоему прихожанину, чтобы тот прекратил наставлять других людей в «учении шейха» у себя на дому[518].