За пророка и царя. Ислам и империя в России и Центральной Азии - Роберт Круз

Эти меры были частью более общей стратегии, направленной на культурную интеграцию нерусских в институциональную жизнь империи. В 1874 г. правительство ввело всеобщую воинскую повинность. Хотя от нее были освобождены жители степного и туркестанского генерал-губернаторств, военный министр Дмитрий Милютин уделял особое внимание культурному влиянию военной службы на нерусских. Он утверждал, что это усилит империю благодаря более глубокой интеграции ее нерусских народов. Он доказывал: «Соединение под одним знаменем лиц всех сословий и из всех частей России послужит могущественным средством к ослаблению в народе сословной и племенной розни, к правильному соединению всех сил государства и направлению их к одной общей цели».

Хотя большинство мусульман подчинились закону, общины опасались, что призывники начнут испытывать вредные влияния, например христианства, или начнут употреблять алкоголь. Вице-губернатор Самарской губернии, как и многие другие чиновники, признавал, что недоверие, беспорядки и паника, возможно, будут угрожать общественному порядку. Чтобы восстановить некоторый уровень доверия, он привлек оренбургского муфтия, чтобы тот заглушил такие разговоры. В декабре 1878 г. он обратился к муфтию Салимгарею Тевкелеву с просьбой распространить тысячу экземпляров циркуляра, убеждавшего мусульман, что слухи о неминуемом обращении мусульман в христианство ни на чем не основаны, и подтверждавшего «неприкосновенности магометанской религии»[500].

В этой обстановке конфессионального конфликта мусульмане в 1888 г. узнали о плане принять ранее отложенный закон, требовавший от мусульманских клириков учить русский язык. Эта новость спровоцировала кампанию прошений, объединившую села в нескольких губерниях. Движение, опиравшееся на прежние попытки добиться разрешения на переход из православия в ислам, политизировало десятки тысяч крестьян и горожан. По всему региону миряне и клирики апеллировали к царскому законодательству в защиту веротерпимости, которую, по их словам, нарушало языковое требование. Хотя режим в 1870‐х гг. организовал инспекцию для нерусских школ, языковой закон оказал бы более глубокое влияние, потому что его введение потребовало бы изучать русский язык в течение нескольких лет. Мусульманские критики указывали, что это сократило бы время на изучение языков и религиозных наук, необходимых для мусульманского образования, и разрушило бы систему передачи религиозного знания. Они доказывали, что это тяжелое требование оставило бы общины мечетей без квалифицированных кадров для руководства молитвами, совершения обязательных ритуалов, разрешения споров и интерпретации шариата.

Координация кампании прошений против этого закона основывалась на ранее существовавших горизонтальных связях между разрозненными общинами мечетей и, вероятно, распространялась благодаря им. Торговля, образование, почитание местных святых и растущий интерес к общему прошлому, восходившему к древним волжским булгарам, долгое время связывали между собой мусульман этого края. Прежние случаи, когда податели апелляций от имени новообращенных координировали свои действия, научили их коммуникации с бюрократией. Общины объединялись друг с другом и апеллировали к собственным законам режима о веротерпимости, чтобы не дать пройти этому положению. Старейшины во многих селах хранили копии законов, относившихся к историческому прошлому села, передавая их из поколения в поколение. На основе таких записей мусульманские историки составляли хроники знаменательных дат юридической истории местных общин[501]. Теневой мир двуязычных клерков, торговцев и отставных солдат процветал между мечетями и губернскими канцеляриями. Информанты помогали просителям составлять и воспроизводить прошения от имени мусульманских общин на пространстве от Волги до Амударьи и оформлять их требования в виде «прав».

Рынок знаний имперского права распространялся вместе с коммерческой книготорговлей. Мусульмане не всегда сами печатали соответствующие справочники и руководства, но издатели стремились удовлетворить их спрос. В 1898 г. в Казани был опубликован неофициальный сборник законов, относящихся к мусульманскому «духовенству» и школам. Его издатель советовал читателям вспомнить статью 45 первого тома «Свода законов», где говорилось: «все подданные Российского государства пользуются повсеместно свободным отправлением веры и богослужения по обрядам ея». Таким образом, этот сборник был «необходим» для ахундов, мулл, учителей медресе и мектебов, потому что он «раскрывает требования закона и разъясняет обязанности и обширные права, дарованные русским Правительством, почему к нему со стороны мусульман должна выражаться постоянная и беспредельная признательность»[502].

Эти прошения, копируемые и циркулирующие по всему краю, апеллировали к царскому законодательству и защищаемым им «правам» и «привилегиям». Для представителей многих общин новый языковой закон означал разрыв с правами и привилегиями той «свободы вероисповедания», которой пользовались они и их предки. В течение трех веков с тех пор, как предки жителей села Шугур в Самарской губернии вступили «под покровительством Российской Империи», они всегда «пользовались свободою веры, без малейшего со стороны кого-либо стеснения». Автор прошения Хайретдин Мавлютов, чьи устные слова записал один житель села, отсчитывал начало притеснений этих древних прав с учреждения «Противомусульманского миссионерского отделения» Казанской духовной академии, которое посвящало статьи и целые книги нападкам на «смирных и вечно покорных соседей своих татар мусульман». Мавлютов ссылался на первый «Противомусульманский сборник» 1873 г., который, по его словам, разгневал мусульман тем, что предлагал ввести обучение на русском языке как средство раскрыть заблуждения мулл. Мавлютов объяснял гнев своих единоверцев, цитируя слова третьей суры Корана против выхода из ислама, виновный в котором осуждался: «в будущей жизни он будет из числа несчастных». Он также жаловался, что сходство языка «Сборника» и царских указов – от 1870 г. (о расширении юрисдикции Министерства просвещения) и новейшего от 1888 г. – произвело на мусульман «удручающее впечатление». Мавлютов добавлял, что новый закон противоречит шариату. Подобно тысячам других мусульман, которые боялись отступничества и гибели религии, Мавлютов заявлял, что языковое требование оставило их «отталкивающими от религиозности»[503].