Кузница души - Маргарет Уэйс

— Благодарю вас, леди Светлый Меч, — сказал Рейстлин. — Я восхищен вашим мужеством, госпожа. Да примет вас Паладайн.

Она мрачно взглянула на него, нахмурилась, решив, что он богохульствует, насмехаясь над ее верой, и отвернулась.

На следующее утро, когда Карамон варил Рейстлину овсяную кашу, раздался стук в дверь. Карамон открыл дверь и впустил Стурма. Юноша был смертельно бледен, глаза у него были совершенно дикие, красные и опухшие. Но он был собран и держал себя в руках.

Карамон провел друга в комнату. Стурм буквально упал в кресло, когда его ноги подкосились. Он почти не спал с того дня, когда его мать заболела.

— Неужели леди Светлый Меч… — начал Карамон, но не смог завершить вопроса.

Стурм кивнул головой.

Карамон смахнул выступившие на глазах слезы.

— Мне жаль, Стурм. Она была замечательной, доброй женщиной.

— Да, — хрипло отозвался Стурм. Он согнулся в кресле, понурив голову. Его тело сотрясали с трудом сдерживаемые рыдания.

— Когда ты ел в последний раз? — спросил Рейстлин.

Стурм вздохнул и махнул рукой.

— Карамон, принеси еще одну миску, — распорядился Рейстлин. — Тебе надо поесть, господин рыцарь, а то отправишься за своей матерью в могилу в самом скором времени.

Темные глаза Стурма загорелись гневом при этих словах, сказанных самым небрежным образом. Он начал было отказываться от еды, но когда увидел, что Карамон взял ложку и собирается кормить его, как маленького ребенка, то пробормотал, что, наверное, проглотит ложку–другую. Он съел полную миску, выпил стакан вина, и лишь тогда его серые от усталости щеки порозовели.

Рейстлин отодвинул свою собственную миску, еще полную наполовину. Это было в порядке вещей, и Карамон слишком хорошо знал брата, чтобы уговаривать его покушать еще.

— Мы с матерью говорили незадолго до… до конца, — тихо проговорил Стурм. — Она говорила о Соламнии и о моем отце. Она сказал мне, что уже давно не верит, что он жив. Она делала вид, что верит, только ради меня, ради моей надежды.

Он опустил голову, сжал губы, но не проронил ни слезинки. Через минуту он взял себя в руки и повернулся к Рейстлину, который начинал укладывать снадобья и микстуры в сумку, готовясь выходить.

— Под конец случилось нечто очень странное. Я подумал, что следует рассказать тебе, на случай, если ты слышал о чем–то подобном. Возможно, это был всего лишь бред, наваждение, вызванное болезнью.

Рейстлин посмотрел на него с интересом. Он уже давно записывал все, относящееся к различным болезням, в том числе их признаки и лечение, в маленькой книжечке.

— Моя мать впала в глубокий сон, и было похоже, что ее ничто не сможет разбудить.

— Мертвый сон, — сказал Рейстлин. — Я часто наблюдал его у заболевших чумой. Иногда он длится по несколько дней, но если уж он наступает, то больной больше не просыпается.

— Ну а моя мать проснулась, — резко сказал Стурм.

— Правда? Расскажи в точности, что произошло.

— Она открыла глаза и посмотрела… не на меня, а за меня, на дверь, ведущую из комнаты. «Я знаю тебя, господин, не так ли?» — спросила она неуверенно, и недовольно прибавила: «Где же ты был все это время? Мы столько лет ждали тебя!». Потом она сказала: «Сбегай, сынок, принеси старому господину кресло».

— Я осмотрелся, но рядом никого не было. «Ах, — сказала моя мать, — ты не можешь остаться? Я должна идти с тобой? Но тогда мне придется оставить моего мальчика одного». Потом она как будто прислушалась к кому–то, улыбнулась и сказала: «Верно, он уже не ребенок. Ты присмотришь за ним, когда я уйду?» И она снова улыбнулась, как будто была довольна ответом, и испустила дух.

— И тут случилось самое странное. Я поднялся, чтобы подойти к ней, и вдруг мне показалось, что я вижу возле нее фигуру старика. Его вид не вызвал у меня доверия. На нем были серые одежды и потрепанная серая остроконечная шляпа, — Стурм нахмурился. — Он был похож на волшебника. Ну? Что ты думаешь?

— Я думаю, что ты слишком долго не ел и сильно недосыпал, — ответил Рейстлин.

— Может быть, — сказал Стурм, все еще хмуря брови и сомневаясь. — Но видение было таким ясным. Кто мог быть этот старик? И почему моя мать была так рада видеть его? Волшебников она ни во что ни ставила.

Рейстлин направился к двери. Он вел себя более чем терпеливо с осиротевшим Стурмом, и ему надоело выслушивать оскорбления. Карамон опасливо взглянул на него, боясь, что брат выйдет из себя и дерзко ответит Стурму, но Рейстлин ушел, не сказав ни слова.

Стурм ушел немногим позже, чтобы сделать необходимые приготовления к похоронам.

Карамон печально вздохнул и сел, чтобы доесть остатки завтрака брата.

Весна творила свои неизменные чудеса. На валлинах распускались зеленые листья, полевые цветы цвели на кладбище; маленькие валлины, высаженные на могилах, росли и вытягивались, принося утешение тем, кого постигло горе. Души тех, кто умер, цвели и обновлялись в живом дереве.

Эта весна принесла в Утеху еще одну болезнь — хворь, носителями которой по праву считались кендеры, и которая часто бывает заразной, особенно среди молодых людей, которые только–только поняли, что жизнь коротка, но прекрасна, и поэтому должна быть использована на всю катушку. Эта болезнь зовется жаждой странствий.

Стурм заразился первым, хотя у всех его друзей наблюдались те же симптомы. Он думал об этом с тех пор, как умерла его мать и он остался в одиночестве. Его мысли и мечты были устремлены на север, к его родине.

— Я не могу отказаться от надежды на то, что мой отец все еще жив, — признался он Карамону одним утром. Теперь он почти всегда завтракал с близнецами. Сидеть за столом одному, в собственном пустом доме, было слишком тяжело. — Хотя я понимаю и признаю, что доводы моей матери имеют вес. Если мой отец жив, то почему он ни разу не пытался подать нам весть о себе?

— На это могут быть самые разные причины, — возразил Карамон. — Может, он сидит в плену в подземелье у сумасшедшего волшебника. Ой, извини, Рейст. Это прозвучало не так, как я хотел сказать.

Рейстлин фыркнул. Он был занят тем, что кормил своих кроликов, не обращая внимания на разговор.

— Как бы то ни было, — сказал Стурм, — я намерен выяснить правду. Когда снег на дорогах растает, а грязь высохнет, то есть примерно через месяц, я отправлюсь на север, в Соламнию.

— Да ну! Бездна тебя забери! — воскликнул ошарашенный Карамон.

Рейстлин тоже удивился. Он отвлекся от своей работы, все еще держа в руке капустные листья, чтобы удостовериться в том, что юноша говорил серьезно.

Стурм кивнул.

— Я думал об этом все последние три года, но мне не хотелось оставлять мою мать одну надолго. Но теперь меня ничто не держит. Я иду, и иду с ее благословением. Если мой отец действительно мертв, то я заявлю о своих правах на наследство. Если он жив… — Стурм покачал головой, не в силах найти слова для описания своих чувств при мысли о том, что его самая заветная мечта может исполниться.