Взлетная полоса - Александр Беляев

– Не может быть.

Он сразу же обрадовался.

– Может, Юленька. Откуда ты?

– Уже из Москвы. Ну и как мы живем?

– Без тебя всегда плохо.

– Так я и поверила.

– Правда, Юленька. Я безумно скучал.

– А почему же ни разу не позвонил?

– Куда?

– Не в Нью-Йорк, конечно. В Речинск. Хотя сегодня и до Нью-Йорка дозвониться особого труда не составляет. Так что же молчишь?

– Честное слово, не знаю. Думал о тебе все время, а почему не позвонил – не помню.

– Я могу сказать наверняка: занят был. Голова была занята не мной, а делом, потому и не позвонил. Я ведь тебя знаю и не сержусь. А вот я соскучилась по-настоящему. И очень хочу к вам приехать.

– Когда?

– Завтра буду. Подвернулась оказия, и шеф разрешил. Хочу сама увидеть, чем вы там занимаетесь. А заодно и на тебя посмотрю. Как ты себя чувствуешь? Устал?

– Наверно, но об отпуске пока не думаю.

– Почему?

– Приедешь – все станет ясно.

– Хорошо. Тогда до завтра, – попрощалась Юля.

Остаток дня и вечер прошли для Сергея под впечатлением этого разговора. Юля снова была близко, а завтра и вообще обещала быть совсем рядом. Правда, некстати услужливая память подсказала ему, что она уже не раз вот так обещала навестить его. И ни разу тем не менее не приехала. Но сегодня он совершенно не хотел об этом думать, ибо все во второй половине дня сегодня складывалось удачно. Им не нужно было много естественного света. И небо снова заволокло облаками, закрыв землю от мерцания звезд. Они давно уже хотели опробовать «Фотон» в тумане. И седые космы скопившегося водяного пара повисли над низинами. Но еще больше Сергей радовался тому, что ему после многочасовой работы над своими записями удалось в конце концов закончить вчерне разработку схемы нового объектива. Он понимал: схема еще слишком далека от совершенства и над ней еще надо корпеть и корпеть. Но принцип в ней уже был выражен четко. А это уже означало реальную позицию, которую можно было защищать в самой серьезной дискуссии.

Надвигавшаяся осень брала свое. И им уже не надо было ожидать наступления ночи, дабы избежать подсвета от длинных и ясных летних вечерних зорь. Сейчас темнело гораздо раньше и быстрее.

И к десяти часам вечера Владимир, полностью экипированный в свои летные доспехи, уже был готов к вылету. Его, как и обычно, провожала в полет вся группа. Все собрались в ангаре и ждали разрешения командного пункта. А командный пункт почему-то тянул и не давал разрешения на вылет.

Перед самым уходом из инженерного дома Сергей показал свою рабочую тетрадь Бочкареву. Тот долго и внимательно просматривал записи, потом задумчиво проговорил:

– У вас все наоборот – два ума хорошо, а ум лучше.

Сергей смутился.

– Все еще очень сыро. Тут еще все надо уточнять, столько доделывать, – словно оправдываясь, проговорил он.

Но Бочкарев тогда больше не сказал ничего. Теперь же, в ангаре, он вернулся к их разговору.

– Уточнять и доделывать, Сергей Дмитриевич, совсем не ваша работа. Вы не имеете права тратить на нее время. И если бы я был на месте Кулешова, я никогда бы не разрешил вам ею заниматься, – сказал он.

– Кто же ее будет делать за меня? – откровенно спросил Сергей.

– Любой конструктор нашей группы, а возможно, и КБ, – не задумываясь ответил Бочкарев. – Но, повторяю, не вы. Я смотрю на вас и все больше убеждаюсь, насколько вам нужна полная раскованность. Вы по природе свободный художник. Над вами ничто не должно давлеть. Иначе вам всегда будет трудно. Очень трудно. Труднее, чем всем. Потому что вам всегда будут только мешать и завидовать. А зависть, Сергей Дмитриевич, самая страшная сила не земле.

– Почему вы говорите мне об этом сегодня? – удивился Сергей.

– Раньше повода не было. А сегодня вы снова на высоте. Если хотите, на большой высоте. Владимир Георгиевич знает о вашей работе?

– Откуда?

– Познакомьте его с ней. Непременно познакомьте. И чем скорее это сделаете, тем будет лучше.

Сергей слушал Бочкарева и воспринимал его советы как напутственную речь. Бочкарев был человеком искренним и говорил, вне всякого сомнения, то, что думал. И хотя говорил он много приятного, слушать его было грустно. Сергея так и подмывало спросить: «Значит, все-таки уходите? И дело до конца вместе так и не доведем?» И он, возможно, изменил бы уже принятое им решение ждать естественного развития событий и ни о чем Бочкарева не спрашивать и задал бы этот, не на шутку волновавший его вопрос. Но их разговор неожиданно прервал Жердев. Он появился в ангаре незаметно для всех. Подошел к конструкторам бесшумно, словно подкрался. А потом вдруг сразу отчетливо и громко сказал, обращаясь ко всем сразу:

– Труба дело.

К нему все обернулись.

– Могут не выпустить, – пояснил Жердев и, увидев, что его, очевидно, не понимают, добавил: – Кажется, там, на небе, малость перестарались. Туман такой – хоть глаз коли. Дышать будет нечем.

Не сговариваясь, все поспешили к воротам, а точнее, к маленькой двери, врезанной в одну из створок ворот. Аэродром был чист. Но дальняя его граница, которую сейчас, в темноте, можно было определить только по огням ВПП, уже тонула в полупрозрачной мякоти. Самых дальних огней не было видно совсем. Ближние казались неясными, расплывчатыми пятнами.

– А приглушил-то все как, даже электричек не слышно, – заметил Окунев.

– Да. Но ведь это именно то, что нам надо, – решительно проговорил Бочкарев.

– Этот тип, между прочим, тоже чего-то стоит, – кивнул в сторону Владимира Жердев.

– Ладно, Филиппыч, не каркай! – усмехнулся Владимир.

– Видали орла! Забыл, как тебя молния причесала? – вскинулся Жердев.

– Не забыл. Ну и что? Дело-то надо делать. Взлететь-то можно.

– А куда садиться будешь?

– Куда-нибудь посадят.

– Ну вот, если найдут куда, тогда полетишь.

– Надо, чтобы нашли, – сказал Бочкарев и направился на командный пункт.

Вернулся он примерно через полчаса. Объяснил:

– Выпустят. Сводка обнадеживающая.

– А я бы не выпустил, – упрямо буркнул Жердев и пошел к ангару.

Сергей впервые присутствовал при такой ситуации, когда в их работу вмешивались явно неподвластные всем им силы. Но ведь именно их и предстояло в известном смысле обуздать. И хотя ему были понятны опасения Жердева, не менее правомерным казались и возражения Бочкарева. Чтобы представить себе данную ситуацию еще яснее, он попытался мысленно на место Владимира поставить самого себя. И задал вопрос себе: «А ты бы полетел?» И не колеблясь ответил: «Раз надо, о чем разговор!» Очевидно, точно так же рассуждал и Владимир. И все же у Сергея скребануло где-то в душе, когда динамик в ангаре пробасил: