Гидеон из Девятого дома - Тэмсин Мьюир

– Ты трясешься над Дульсинеей, – подтвердила Харроу.

– …но он трясется процентов на шестьсот сильнее, чем я, чего я никак понять не могу.

Камилла покосилась на нее и убрала со лба темную косую челку. В глазах ее было что-то, кроме нетерпения.

– Страж, – сказала она, – переписывался с Дульсинеей Септимус двенадцать лет. Он действительно над ней трясется. Одна из причин, по которой он стал наследником Дома, – он хотел оказаться с ней на равных. Он изучал медицинскую науку, только чтобы ее вылечить.

Все жидкости в теле Гидеон мгновенно заледенели.

– Она… она никогда о нем не говорила, – глупо сказала она.

– Нет, – ответила Камилла.

– Но она… я проводила с ней очень много времени.

– Да.

– Боже, – сказала Гидеон, – он так мило себя вел. Господи, почему он просто не сказал. Я же не… я никогда не… в смысле, мы с ней не…

– Он сделал ей предложение год назад, – безжалостно сказала Камилла, как будто плотину прорвало, – чтобы она могла провести остаток своих дней с кем-то, кто заботился бы о ее комфорте. Она отказала, но не потому, что он ей не нравится. И они не собирались нарушать правила империи относительно браков некромантов за пределами Дома. Переписка после этого стала реже. Когда он прибыл сюда… она жила своей жизнью. Он сказал, что рад, раз она проводит время с кем-то, кто заставляет ее смеяться.

В этот день умерло пять человек. Странно, какие мелочи при этом становились по-настоящему важными. Трагедией были стынущие тела и остановившиеся сердца, лежащие в доме Ханаанском, но не меньшей трагедией были и искореженные опоры их жизней. Восьмилетка, пишущий любовные письма смертельно больному подростку. Девочка, влюбленная в красивый труп, для присмотра за которым родили ее саму. Подкидыш, жаждущий одобрения Дома, неспособного стерпеть иммунитет этого подкидыша к ядовитому газу.

Гидеон легла на пол, лицом вниз, и почувствовала приближающуюся истерику.

– Это все не имеет никакого смысла, – говорила некромантка.

– Нет, – тяжело ответила Камилла, – но и никогда не имело, все то время, что я их знаю.

– Нет, – возразила Харроу, – я хочу сказать, что Дульсинея Септимус дважды отзывалась о Паламеде Секстусе как о незнакомце. Когда он отверг ее предложение участвовать в испытании с высасыванием душ, она сказала, что совсем его не знает.

Гидеон, лежа лицом в пол, провыла:

– Я хочу сдохнуть.

Ее тут же пнули в бок, но довольно нежно.

– Соберись, Сито.

– Зачем я родилась такой красивой?

– Потому что иначе тебя бы на хер придушили за первые пять минут, – ответила некромантка и вернулась к Камилле: – Но к чему такой резкий поворот? Если все обстоит так, как ты говоришь? Я не понимаю.

– Если я пойму, – нервно ответила рыцарь Шестого дома, – мои жизнь, здоровье и общее состояние значительно улучшатся. Девятая, подъем. Он вовсе тебя не ненавидит. Между ними все всегда было очень сложно. Они даже не встречались лично до приезда сюда.

Гидеон восстала и вскочила на ноги. Сердце ее стало выжженной пустыней, но ей казалось невероятно важным, что Паламед Секстус не держит на нее зла, что перед самым концом света, перед началом божественного вмешательства все мелкие шероховатости их жизней будут исправлены.

– Мне надо с ним поговорить. Дайте мне пару минут. Харроу, сгоняй за моим двуручником, он спрятан под вторым дном сундука.

– Под чем? – в ужасе спросила Харроу.

– Кам, будь другом, пригляди за ней. Извините, что я такая разлучница.

Гидеон умчалась. Она слышала, как Харроу кричит:

– Нав!

Но не стала останавливаться. Рапира неуклюже колотилась о бедро, рука как-то странно ходила в суставе, с шеей было неладно, и все, что ей оставалось, бежать вперед со всех ног, туда, где она намеревалась найти двух последних своих живых союзников, в палату, где лежала умирающая Дульсинея Септимус.

Она нашла Стража в середине длинного коридора. Он стоял и смотрел на ее запертую дверь. Подол серой рясы лежал на полу, а сам Паламед блуждал мыслями где-то очень далеко. Гидеон шумно вздохнула, и тогда он ее заметил. Снял очки, рукавом протер стекла, нацепил их обратно на длинный нос и посмотрел на нее.

Кажется, это продолжалось очень долго. Она сделала шаг назад и открыла рот, чтобы попросить прощения. Он сложил пальцы вместе, согнул, как листок бумаги. Гидеон остановилась, будто стальные иглы пронзили ей руки и ноги. Ей стало очень холодно. Она пыталась говорить, но язык прилип к небу. Она ощутила вкус крови и забилась, как жук на булавке. Паламед посмотрел на нее чужим, холодным и бесстрастным взглядом. Он поглядел на свою работу и увидел, что это хорошо. Потом он открыл дверь Дульсинеи. Гидеон попыталась порвать невидимые путы, но кости застыли в теле, как будто она была просто мертвым мясным чехлом для них. Сердце заколотилось в неподвижной грудной клетке, ужас тошнотой подступал к горлу. Паламед улыбнулся и неожиданно сделался красивым. Серые глаза стали ясными и чистыми. Он не закрыл дверь, и она слышала тихую возню изнутри. Потом ясно различила его голос:

– Надо было поговорить с тобой с самого начала.

Дульсинея отвечала тихо, но вполне понятно:

– И почему не поговорил?

– Боялся, – честно сказал он, – был дурак. Сердце мое разбито, сама веришь. Поэтому проще было верить. Что между нами просто все изменилось. Что Дульсинея Септимус щадит мои чувства, привечая высокомерную девчонку, которая попыталась спасти ее от чего-то, что она понимает куда лучше меня. Я волновался из-за нее, а Камилла – из-за нас обоих. Я думал, что Дульсинея попытается уберечь нас от боли, которую причинит нам ее неудача, и умрет во время испытания.

Они помолчали. Потом он добавил:

– Когда это началось, мне было восемь. А тебе… тебе, Дульсинея, пятнадцать. Чувства мои были сильны, но, ради бога, я все понимал. Я был ребенком. И все же я демонстрировал бесконечный такт и сочувствие. Мои чувства принимались всерьез, и со мной обходились как с человеком, который знает, о чем говорит. Так делается в Седьмом доме?

По голосу Гидеон поняла, что Дульсинея слабо улыбается.

– Думаю, да. Они очень, очень давно позволяют юным некромантам умирать. Если ты растешь совершенно больной, то привыкаешь к тому, что решения принимают за тебя… это раздражает… поэтому ты стараешься принимать всех настолько серьезно, насколько никто не принимает всерьез тебя.

– Я хочу знать две вещи, – сказал Паламед.

– Сколько угодно. У меня куча свободного времени.

– Всего две, – спокойно сказал он. – Первая. Почему Пятые?

Последовала озадаченная пауза.

– Пятые?

– Восьмой и Девятый дома представляли самую явную и непосредственную опасность, – пояснил он. – Девятый – из-за странных способностей Харроу, Восьмой – потому что они легко могли раскрыть тебя. Любая промашка показала бы некроманту Восьмого дома, что ты не та, за кого себя выдаешь. Ему нужно было только тронуть твою душу, чтобы узнать это. Я даже удивлялся, почему я все брожу вокруг да около, если ты не сочтешь это слишком заносчивым. Но тебя пугал Пятый дом.