Друд, или Человек в черном - Дэн Симмонс

Диккенс снова рассмеялся, но я остался холоден и равнодушен. В соборе, теперь освещенном, хор протяжно выводил: «Ответьте, пастыри, ответьте мне-е-е…»

— А знаете, Уилки, — сказал Диккенс, по-прежнему пребывавший в прекрасном расположении духа, несмотря на поздний час и крепчающий студеный ветер, который гнал сухие листья по мраморной надгробной плите, несколько часов назад служившей нам обеденным столом, — мне кажется, я знаю имя здешнего регента.

— Да ну? — промолвил я тоном, явственно свидетельствовавшим об отсутствии у меня всякого интереса к данному обстоятельству.

— Да. По-моему, его зовут Джаспер. Джейкоб Джаспер. Нет, Джон Джаспер. Точно. Для своего любимого и любящего племянника — просто Джек.

Диккенс не имел обыкновения вести подобные праздные разговоры, во всяком случае — столь банального содержания.

— Да неужели? — сказал я таким тоном, каким отвечал Кэролайн, когда она тараторила без умолку, отвлекая меня от чтения газеты.

— Вот именно, — подтвердил Диккенс. — А вы знаете тайну мистера Джаспера?

— С чего бы вдруг? — осведомился я с легким раздражением. — Я еще секунду назад не знал даже о существовании вашего регента.

— Да, действительно, — согласился Диккенс, потирая руки. — Тайна мистера Джаспера заключается в том, что он опиоман.

Кровь прихлынула к моему лицу, я невольно выпрямился и расправил плечи. Кажется, я с полминуты не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть.

— Опиоман наихудшего пошиба, — продолжал Неподражаемый. — Мистер Джон Джаспер не признает никакого лауданума, никаких опиумных настоек, употребляемых цивилизованными белыми людьми в медицинских целях. О нет! Мистер Джон Джаспер отправляется в наихудшие кварталы Лондона, а потом в наихудшие трущобы наихудших кварталов и находит там наихудший — то есть для него наилучший — опиумный притон.

— Неужели? — с усилием выдавил я.

Я чувствовал, как холодная сырость расползается по моим костям, проникая в самый мозг, сковывая язык.

— И вдобавок ко всему наш регент — убийца, — сказал Диккенс. — Хладнокровный, расчетливый убийца, который даже в своих опиумных грезах замышляет убить человека, его любящего и всецело ему доверяющего.

— Диккенс, — наконец пробормотал я, — о чем вы, собственно, говорите?

Он хлопнул меня по спине, и мы зашагали через кладбище к дороге, где нас уже ждал недавно вернувшийся экипаж.

— Это все выдумка, разумеется, — со смехом сказал он. — Смутный проблеск идеи общего замысла — некий персонаж, некий намек на сюжет. Вы же знаете, как это бывает.

Я с трудом сглотнул.

— Ну конечно. Так значит, сегодняшний день посвящен именно этому? Вы собираете материал для очередного вашего романа? Который, возможно, планируете опубликовать в «Круглом годе»?

— Не для моего романа! — воскликнул Диккенс. — А для вашего, дорогой Уилки! Для вашего «Змеиного зуба».

— «Змеиного ока», — поправил я. — Или «Ока змея».

Диккенс небрежно махнул рукой — мол, никакой разницы. Я уже едва различал его лицо в сгустившемся мраке. Фонари на карете были зажжены.

— Неважно, — промолвил он. — Главное — сама история. У вас есть ваш замечательный сержант Кафф. Но даже самому лучшему сыщику нужна некая тайна, подлежащая раскрытию, если вы хотите увлечь и заинтересовать своего читателя. Именно с целью подсказать вам идею подобной тайны я и устроил сегодня пикник и встречу с Дредлсом.

— Тайна? — тупо переспросил я. — Я нигде не усмотрел никакой тайны сегодня.

Диккенс широко повел перед собой обеими руками, указывая на темный собор и еще более темное кладбище, полное надгробных памятников и могильных плит.

— Представьте себе отъявленного негодяя, друг мой, хладнокровного и расчетливого, который убивает просто из желания испытать на собственном опыте, что такое убийство. Причем убивает не родственника, как было в деле Роуда, в свое время вызвавшем у нас с вами живой интерес, — нет, он убивает незнакомого или малознакомого человека. Убийство без всякого мотива.

— Но зачем кому бы то ни было идти на такое? — спросил я, ничего не понимая.

— Я же только что объяснил, — ответил Диккенс с легким раздражением. — Чтобы получить опыт убийства! Подумайте только, какая благодатная тема для писателя вроде вас — или меня. Для любого творца художественной прозы, а тем более художественной прозы, полной психологизма, каким славитесь вы, дорогой Уилки.

— Вы говорите о «сцене убийства», задуманной для вашего следующего турне?

— Господи, да нет же! У меня моя бедняжка Нэнси ждет, когда с ней расправится мой законченный негодяй Билл Сайкс. В скором времени, не сейчас. Я уже внес кое-какие исправления в описание этого кровавого, зверского убийства. Я говорю о вашем романе, друг мой.

— Но я собираюсь писать о бриллианте, приносящем несчастья семейству, где…

— Да к черту бриллиант! — выпалил Диккенс. — Он возник всего лишь в качестве предварительного наброска к замыслу. Все, кто из кожи вон лез, чтобы увидеть Кохинор на Всемирной выставке, в конечном счете остались страшно разочарованными. Камень оказался некрасивой желтой окраски — цвета мочи… ничего похожего на бриллиант в нашем представлении. Выбросьте на помойку ваш дрянной камешек, Уилки, и займитесь разработкой нового сюжета!

— Какого сюжета?

Диккенс вздохнул и принялся перечислять основные моменты, загибая пальцы:

— Первое: некто убивает практически незнакомого человека просто с целью получить опыт убийства. Второе: преступник находит идеальный способ избавиться от тела. Вашему сержанту Каффу придется изрядно поломать голову, чтобы догадаться, в чем он заключается!

— О чем мы, собственно, говорим? — спросил я. — В ходе нашего странного пикника и еще более странной экскурсии в обще стве пьяного Дредлса я не получил никаких подсказок касательно верного способа избавиться от трупа.

— Очень даже получили! — воскликнул Диккенс. — Для начала у нас имеется негашеная известь. Вы же наверняка не забыли ту яму!

— Мои глаза и нос не забыли.

— И не должны забывать, друг мой! Вы только вообразите, в какой ужас придут читатели, когда вдруг поймут, что ваш убийца — ваш бессмысленный, безжалостный убийца, движимый немотивированной злобой, как Яго, — сжег тело какого-то бедняги в яме с негашеной известью. И от трупа не осталось ничего, кроме нескольких косточек, жемчужных пуговиц и, скажем, часов. Или черепа.

— Но эти-то несколько косточек все же останутся. А также часы и череп, — угрюмо проворчал я. — И сама известковая яма никуда не денется, останется на самом виду, вопиющая улика под носом у сержанта Каффа и полицейских следователей.

— Да ничего подобного! — вскричал Диккенс. — Разве вы не поняли, какой чудесный подарок я преподнес вам в лице Дредлса? Ваш негодяй заручается поддержкой — с дальним умыслом или нет, решать вам — именно такого персонажа, как Дредлс, и тот помогает ему схоронить жалкие останки жертвы именно в таком склепе, какие мы с вами видели — вернее, слышали — нынче вечером. То немногое, что остается от убитого мужчины — или женщины, если вы хотите написать поистине сенсационный роман, друг мой, — упокоится рядом с прахом «стариканов», и таким образом преступник спрячет концы в воду — до той поры, покуда ваш сметливый сержант Кафф не раскроет преступление, разматывая одну за другой путеводные ниточки, вплести которые в сюжет по силам одному только Уилки Коллинзу.