Ковыль (сборник) - Иван Комлев

– Всё, – сказал ему Александр через некоторое время, – больше не могу. Двигатель остынет – лишняя горючка сгорит.

Соломин вздохнул, посмотрел на Тамару, которая, похоже, ничуть не огорчилась, что выброска в бригаду не состоялась, освободил штурману место. Второй пилот выразительно посмотрел на командира. Часть горючего выработана, машина стала чуть легче…

– Давай, тёзка, взлетай, – разрешил Александр и расслабился в кресле.

Третью неделю подряд – работа, работа – почти каждый день вылет. Наелся, надо перекурить. Он улыбнулся, предвкушая удовольствие от полной свободы, которая ждала их в Ванаваре, где они отдыхали, налетав месячную саннорму, и уже предощущая зуд в ладонях, появляющийся после нескольких дней отдыха, в которые он не садился в пилотское кресло. Он вначале задремал, а затем и уснул – с улыбкой: кто стал лётчиком, тот болеет небом и не может не летать.

Разбуженный штурманом, отметил, что спал около получаса, и сразу понял, что за это время ветер, чуть сменивший направление, усилился и снёс их в сторону.

«Всё-таки вино и преферанс ночью – это было слишком», – признал Александр и свою вину.

Как только загорелся сигнал тревоги, он стал набирать высоту и снова изменил курс, влево, дальше от базы, зато ближе к виднеющейся безымянной речушке. Там можно было надеяться найти среди вековых массивов леса проплешину, пригодную для посадки. Теперь всё зависело от него и от того, что называется судьбой…

Меньше всех в терпящем бедствие вертолёте волновался чуть ли не главный виновник создавшейся нештатной ситуации Григорий Чугунов, радист с базы партии Соломина. Хотя ему-то как раз и стоило переживать больше всех.

Когда несколько дней назад он был на связи с Иркутском и получил в радиограмме распоряжение вывезти Середюка из Туры на базу партии, то часть текста не разобрал – прохождение было скверным. И настроение у него было дрянь, после вчерашнего, когда он выпил лишний стопарь спирта и обложил матами Ксеньку, подругу, воспитательницу детского садика в Чуне. Её вина перед Чугуновым заключалась в том, что она была молода, хороша собой и к тому же добра и доверчива. В общем, с первого дня, как приехал бывший матрос Тихоокеанского флота в посёлок, Чугунов загорелся, как семнадцатилетний юноша, хотя в Иркутске у него уже была законная жена и трёхлетний карапуз Григорий-младший. Не прошло и недели, и о своём большом чувстве Чугунов рассказал Ксене, про жену умолчал, не желая забивать её головку излишней дребеденью. Ксеня была счастлива, чего же ещё? С тех пор почти два месяца прошло, её дом стал и его домом.

Наутро после «разборки» с Ксенией настроение у Чугунова было дрянь, прохождение – дрянь, и вообще весь белый свет – дерьмо. А потому он не стал мучить себя и не попросил иркутского радиста повторить часть радиограммы, дал квитанцию, что радиограмму принял, и – «до связи». В той части эр-дэ, которую Чугунов не разобрал, как раз и сообщалось, сколько у Середюка людей и груза. Соломину он принёс аккуратно переписанный листок и не стал вдаваться в подробности своей специфической работы, когда бывает, что погода для всех хорошая, а для радиосвязи она никуда не годится.

Что одного рейса вертолёта может оказаться мало – такая мысль Соломину в голову не пришла. Опыт руководства полевой партией говорил ему, что если сам не завезёшь грузы, не проследишь, чтобы улетели все нужные тебе работники, то обязательно прогоришь. Вдогонку тебе отправят не всех и не всё. Поэтому какого-либо груза с Середюком он не ждал, не ждал рабочих, да и не надеялся, что Локтев, например, всё-таки уедет от больной жены. В общем, когда Григорий Чугунов попросился с ним «в столицу» развеяться, он спросил только:

– Связь с бригадами будет?

– Татарин справится, – ответил Чугунов. Татарином он называл рабочего по базе партии, фамилия которого была Татаров. – Он у меня уже несколько раз и на ключе работал, он же служил в войсках связи. А тут чего проще: включил питание, да и разговаривай, как по телефону.

С Иркутском в выходные связываться не нужно было, и Соломин с лёгким сердцем разрешил радисту прогулку.

Чугунов – здоровый мужик, но было у него две слабости. Он жить не мог, если не выпивал вечером «пузырёк» для настроения, чаще водки, когда же запасы её в магазине истощились, перешёл на спирт, обнаружив при этом, что спирт, пожалуй, лучше и выгодней: лучше потому, что сильнее дерёт и согревает, а выгоднее потому, что балдеешь с одной бутылки сильнее, чем с двух сорокаградусной, тогда как по деньгам выходило дешевле. Другой его слабостью были женщины. Нет, ему не нужно, чтобы их было несколько. Достаточно одной, только находиться рядом с ним она должна постоянно. Должна кормить, когда ему захочется чего-нибудь повкуснее, регулярно стирать бельишко, смотреть на него с обожанием, а главное – согревать и ласкать его тоскующее тело. Ночь в одиночестве была наказанием для Чугунова, две вгоняли его в тоску, после третьей он чувствовал себя разбитым и больным.

Что говорил он Ксении в тот злополучный вечер, Григорий не помнил, и с чего это на него накатило – тоже не знал; помнил только, что был страшно зол и чуть не прибил любящую его подругу. Проснулся утром на её кровати от прикосновения к плечу.

– Гриша, вставай, – легонько, одновременно робко и настойчиво поталкивая его, говорила Ксения. – Вставай, уже скоро восемь, на связь опоздаешь.

Он лежал лицом в подушку, когда очнулся от сна, вспомнил свой дебош, отвернулся к стене.

– Сейчас, – буркнул недовольно, – встану.

Она убрала руку, неслышно в мягких своих меховых тапочках отошла к столу. Звякнула посуда. Если б она сердилась, заругалась бы на него или упрекнула хотя бы, Чугунову стало бы легче. А так её покладистость, готовность простить, понять – что понимать-то?! – угнетали его. По тому, как вольно лежал он на постели, Чугунов догадался, что Ксении на кровати места не нашлось и ночь она провела на стульях. Ничего более подходящего в её тесной комнатушке не было. На полу спать невозможно: дверь из комнаты (выделенной при детсаде ей как воспитательнице) была сразу на улицу, от неё тянуло влажным холодным воздухом, настоянным на вечной мерзлоте и весенних ветрах, – простудиться дважды два.

Одевшись, Григорий не стал завтракать, уронил, не глядя на неё:

– Некогда, – боком прошёл мимо Ксении к двери и – на улицу.

Следующую ночь он ночевал у себя, при радиостанции. Пойти к ней было стыдно, хотя чувство стыда ему было мало свойственно. И она не пришла. А он хотел, чтобы она заглянула к нему, и надеялся, что придёт. Не пришла и на следующий день, не дождался он её и вечером. Недолгое его раскаяние сменилось чувством обиды, потом зашевелилось оскорблённое мужское самолюбие…

«Чихать!» – решил Григорий и попросился с Соломиным в Туру. Разумеется, не без тайной надежды проучить строптивицу, а заодно гульнуть. Год назад, когда база была в Туре, Чугунов тоже жил недурно. И там была у него бабёнка, правда, постарше Ксении, да и тёртая, надо сказать, жизнью, опытная. Ходила через всю Туру к Григорию. Случалось, закатывала ему сцены из-за того, что на все её намёки и ухищрения, направленные на то, чтобы узаконить их отношения, он лишь ухмылялся и хамовато пояснял: