Секрет каллиграфа - Рафик Шами

Остальные его сотрудники отличались завидным трудолюбием и упорством. Трое из них стали даже довольно неплохими ремесленниками, однако назвать их каллиграфами было бы преувеличением.

«Перо в руке, что язык вот рту», — такую надпись сделал мастер Серани на первой странице тетради по просьбе Хамида.

«Каллиграфия, — как он сам однажды пафосно заметил, — есть искусство запечатлеть радость черной краской, создать ее образ на пустом листе белой бумаги, сделать ее зримой».

Фарси просмотрел несколько страниц с расчетами пропорций букв. Они перемежались с эпизодами из жизни, которые он счел нужным записать.

«Пророк любил наш шрифт и Коран, — говорил мастер Серани. — Само слово Всевышнего для нас не более чем буквы. И первая услышанная Мухаммедом фраза звучала так:

Читай во имя Господа твоего,

Создавшего человека из сгустка крови,

Читай, потому что Господь щедр:

Он научил человека тому,

Чего он не знал прежде.

После победы при Бадре пророк пообещал свободу каждому пленнику, при условии, что тот научит читать и писать десять мусульман».

Хамид пролистал еще несколько страниц, посвященных истории инструментов для письма и правилам их хранения. Он хорошо помнил то время. Он уже около года учился у Серани, когда порадовал его каллиграфией, выполненной за ночь по заказу одного клиента. Тогда мастер похвалил его работу. Один из старших подмастерьев из зависти отравил Хамиду все утро своим ворчанием. Серани отвел его в сторону и отчитал как следует. Они разговаривали за ширмой, и Хамид все слышал. И сейчас, сидя на тюремной койке, он слово в слово мог повторить то, что сказал тогда своему помощнику Серани: «Ты прилежен, а он благословен. Подобно пчелам, умеющим строить соты правильной шестиугольной формы, Хамид не знает, кто направляет его перо, когда из множества незримых линий и форм выбирает одну-единственную. Поэтому не завидуй тому, кто непричастен к собственному дару».

В то время Хамида осенила одна идея.

Это произошло рано утром, когда он еще лежал в постели. Родители давно уже оставили его в покое. Мать всегда вставала на рассвете, однако не будила сына. Отец обычно спал до десяти часов. Хамид выработал в себе привычку подниматься рано, чтобы принести из пекарни свежих лепешек, которые он смазывал оливковым маслом и посыпал тимьяном. Одну из них он съедал на кухне, другую заворачивал в пакет и брал с собой в ателье. Хамид, как всегда, тщательно умылся, растер на лице каплю ароматического масла из цветков лимона и, насвистывая, поспешил к Серани. Он радовался предстоящей работе и тому, что ему не придется торчать весь день дома.

В мастерской он первым делом изложил учителю то, что пришло ему в голову на рассвете. Серани одобрительно кивнул, и только после этого Хамид записал свою мысль в тетрадь: «Каллиграфия есть танец, и каждая строчка — музыка для глаз». Только одно уточнение внес Серани: «Не для глаз, а для души». Но Хамид счел это преувеличением. Он и по сей день не изменил своего мнения, поэтому записи не поправил.

Хамид улыбнулся, вспоминая тот случай.

Далее речь шла о трудностях, с которыми сталкивается каллиграф при написании отдельных букв. Для Фарси особую сложность представляла буква «ха», однако учитель полагал, что тому, кто умеет выводить «у», никакие другие особенности арабского шрифта не страшны. «Подмастерье Хасану, — как было отмечено в тетради, — тяжелее других давалась буква „раа“. Она только с виду кажется легкой, утверждал он, кроме того, способна придать изящество целому слову».

«Бедняга Хасан», — подумал Фарси. Взбесившаяся лошадь убила его ударом копыта в висок. Это произошло в конюшне его родителей. Он пролистнул еще несколько страниц, пока не дошел до вклеенного в тетрадь снимка: мастер Серани с учениками на пикнике. Они расположились на берегу реки Барада. Хасан держал шампур, словно кинжал, которым хотел заколоть фотографа. Жаль его, душевный был человек. Он не заслужил такой смерти.

Хамид вернулся к тому месту, где размышлял о трудностях написания букв.

Через две страницы он обнаружил записанный им разговор мастера Серани с одним из его коллег. Тогда Хамид хотел было спрятаться в одной из задних комнат, пока Исмаил готовил для гостя кофе, но Серани настоял, чтобы он, его лучший ученик, присутствовал при их споре. Поэтому Хамид остался сидеть в углу и все слышал.

Однако, как свидетельствовала запись, дискуссия не особенно затронула Хамида. От нее осталось лишь несколько мыслей и ярких изречений, подобно крупным камешкам гальки, просеянной через грубое сито.

Тогда Хамид влюбился в симпатичную девушку из христианской семьи. Она работала горничной в богатом доме, мимо которого он проходил, направляясь в мастерскую. Она была лет на пять или шесть его старше и очень смелая. С тех пор как Хамид поцеловал ее пару раз, она каждый день поджидала его у окна. Но за неделю до памятного разговора Серани с тем каллиграфом девушка куда-то исчезла. Осталось только имя: Роза.

«В конце концов, Коран написан по-арабски». В скобках автор высказывания: Шейх Мустафа.

«Коран был открыт человеку в Мекке и Медине. Записан в Багдаде. Прочитан в Египте. А самые красивые его списки созданы в Стамбуле». Это слова мастера Серани.

Далее шли фразы, которые Хамид записал, несмотря на тоску по Розе, хотя ни один человек на земле не смог бы объяснить, что они значат. Он занес их в тетрадь с расчетом при случае расспросить об этом учителя. Однако потом забыл.

Позже Фарси узнал, что, помня о заслугах самих арабов и персов, нельзя забывать то, что сделали для арабского шрифта турки. Османские писцы подняли каллиграфию на уровень настоящего искусства. Помимо всего прочего, они разработали новые стили, такие как «дивани», «дивани-гали», «тугхра», «руква» и «сунбули».

Хамид обнаружил страницу, на которой ничего не было, кроме написанной красным фразы посредине: «Я изобрету новый стиль». Когда Хамид показал ее мастеру, тот покачал головой.

— Чем скакать, как жеребенок, научился бы лучше правильно дышать во время работы. А то пыхтишь, высунув язык, как собака под палящим солнцем.

«Вблизи незначительная вещь кажется большой, а главное можно упустить», — прочитал Хамид еще через несколько страниц и вспомнил, чтó сказал по этому поводу покойник Хасан:

— Вот лучшее объяснение тому, почему пророки и гении больше всего страдали от своего окружения.

Бедняга оказался прав. Хасан, вероятно, понимал больше, чем казалось на первый взгляд. Скромный крестьянский сын с острым умом и несчастливой судьбой, он так и не женился, потому что хромал. В детстве Хасан сломал правую ногу, и какой-то костоправ неправильно наложил ему гипс.

Как-то раз, лет в двенадцать, Хамид помогал Хасану рисовать сложный орнамент. В тот день они оба оказались свидетелями громкого спора об арабском шрифте, который вели два друга Серани. Сам мастер занял нейтральную позицию, вежливо соглашаясь то с одним, то с другим. По его голосу чувствовалось, что больше всего ему хотелось прекратить эти дебаты.